Марина ничего не рассказывала — так же, как и Вероника, Оля, Сусанна, Валя, — но смеялись все дружно, и со стороны могло показаться, что просто в восторге все они сейчас, просто счастливы.

Блестели глаза, разрумянились лица, не желая сдаваться, пытались они достичь согласия, единения, — и добились ведь уже в чем-то! — и прощали друг другу многое, и готовы были еще больше простить ради столь необходимой, столь прекрасной, столь, конечно же, благородной цели — веселья!.

Но в неутолимой жажде своей не знали, не подозревали они все, что импозантный, сверкающий большими солидными очками своими Орлов, столь умелый, столь энергичный их капитан, совсем не бескорыстно разделяет сейчас их благородную жажду. Когда-то злясь на себя за скованность, он злился на всех, и теперь в его сердце были не совсем те мотивы, которых они бы все так страстно желали. «К черту так называемую „мораль“! — так приблизительно думал сердитый Орлов, — Скука повержена, им весело всем — чего же еще? Я победитель! Ты, Виктор Орлов, молодец! Ну-ка еще, ну-ка, ну-ка…»

А они все хохотали — радостно и послушно.

В маленькой комнате, в этом филиале Корабля Веселья — плывущего? стоящего? вертящегося вокруг оси? — как в темном глубоком трюме, тем временем спал Геннадий. Он спал без снов, без вздохов, как мертвый, — призрак Карнавала, радужные ожидания, бодрое настроение выспавшегося атлета, волнение, вызванное Вероникой, приятные мысли — все это покинуло его, унесясь неизвестно куда, в мозгу его сейчас было темно, безмолвно и душно.

Рядом с ним без сна лежала Лариса — ей было и грустно, и в то же время спокойно: ее Генка, по крайней мере, был сейчас рядом с ней.

Игорь сидел рядом с Зоей и вяло думал о том, зачем он здесь, зачем Зоя, зачем вообще все… Зоя, из последних сил изображая обиженную, чувствовала, что сил у нее остается все меньше и меньше. Но она очень хотела, чтобы он, Игорь, как следует понял, как он ее обидел и какая она честная, гордая девушка, не в пример присутствующим. Если он поймет, она и уступит. Однако Игорь, видимо, не поняв, вдруг встал и направился в большую комнату — на палубу, на шум веселья. Просто — встал и пошел. Машинально. К Марине.

Войдя, взглянув, он тотчас все понял.

Да, теперь-то уж она царствовала во всем своем могуществе и мишурном, сверкающем великолепии — Государыня-спасительница, Государыня-матушка, единственная надежда — Пошлость. Этого он ожидал. Хором восторженных голосов поддерживали ее люди — громким, чрезмерно громким, неестественным смехом, двусмысленными улыбками, хохотом, блеском глаз, разгоряченными лицами, вздрагивающими коленями, щипками, похлопываниями. Да, это были лишь слова, но слова, которые касались самого серьезного, самого святого в человеческих отношениях — по какой-то странной иронии люди словно мстили самим себе за то, что они так часто обманывались в своих чувствах, за то, что были несвободны, не властны над ними, за то, что сами не очень-то нравились себе, но никак не могли ничего изменить. Громко, истерично хохотали Марина и Вероника; шумная, звонкоголосая Майя неестественно вскрикивала время от времени — смех не вмещал в себя переполнявшие ее чувства, — открыто, не таясь, естественней всех проявляла свое веселье Валя — даже Валя… Виктор Орлов, рассказав очередной анекдот, первый смеялся тихим, гаденьким смешком, и подхватывали все, и звучало это как прибой разгулявшегося хмельного моря.