Но маленькому Суню было не до позерства. Если и кривились уста его, то только от намертво стянутых на конечностях тонких волокнистых веревок и режущей боли, от которой расслаивались жилы и гудели сплошным зудом кости.

Угол, в котором он находился, был ярко, до рези в зрачках, освещен направленым светом нескольких ламп. Прямой луч бил в глаза, не позволяя полностью раскрыть их, вызывал обильное выделение слезы.

Когда Сунь полностью пришел в себя после этих слов, то попробовал шевельнуться, раздвинуть затекшие члены, но не удержался — упал. Руки, туго скрученные за спиной бечевкой на запястьях и локтях, были привязаны к ступням ног, которые тоже были железно прихвачены в коленях и щиколотках. Не имея возможности поддерживать равновесие в подобном положении, завалился на бок. Чьи-то грубые руки приподняли его, вернули в исходное положение. Сунь обреченно опустил голову. «Наверное, попал в лапы «Черного лотоса», — думал он. — Здесь их регион самоуправства. Они неописуемо жестоки. Даже власти не трогают их. Слухи о злодеяниях членов банды никогда не преувеличены.»

Дрожь, сквозная, отчаянная, предательски прошла по телу. Губы дрогнули. Но Сунь усилием воли заставил себя расслабиться и с готовностью покойника ожидать дальнейшего.

— Не пугайся, мальчик, — продолжал все тот же вкрадчивый голос. — Мы не сделаем тебе ничего плохого, если ты уважишь наши седины, не будешь злить нас, не будешь подтачивать наши прохудившиеся нервишки.

Голос из темного угла становился жестче. Расплывавшийся глухой тембр давил не только на перепонки своей низкой тональностью, но и на внутренности организма, натягивал нервы, жгуче пробирал косточки, вызывал липучий подспудный животный страх. Руки и ноги ужасно ныли. Тонкие, волосяные арканы впились чуть ли не до самых костей. Тело немело, становилось темным с синими впадинами в местах сдавливания веревок. Не было возможности ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Одна из них сжимала горло. Дышать можно было только мелкими порциями воздуха, иначе веревки напрягались и еще туже стягивали петлю на шее.

В подвале было сыро. Так сыро, что Суня периодически пробирал то холодный озноб, то неизвестно откуда сваливающийся жар. Тело покрывалось грязной испариной, и он время от времени крупно вздрагивал.

Глухой тембр, подавляя, продолжал:

— Неудобства твои кончатся, брат, и ты будешь вдыхать все прелести существования. Нужно только покориться судьбе, смириться с сущим, согбенно нести крутые излишества бытия. Скажи, отрок, кому ты оставил в трюме пистолет и патроны?