— Угомонись, глупейший из глупейших! Ну и болтун, — тень руки потянулась к низкому лбу. Не первой свежести носовым платком судорожно вытер испарину на нем. — Тоже горазд привирать, «Байляньшэ»!.. Где ты выкопал эти слово? У вас что, агитаторов готовят в горах? Краснобай. Подумать только, такой молодой, и на тебе, отца учить. Да что там учить, стращать взялся. Шельмец! А я почему-то думал, что один способен на шумные монологи. Но ты не верь себе, и забудь о них! — дрожащий громовой рык заполнил помещение. — Ты молод, глуп, потому и веришь в справедливость. Правда, которая не защищена, — брехня для дилетантов и законченных идиотов. Понимаешь ты это со своими еще куриными мозгами? Правда — это сказка для слабых и посмешище для сильных. Если бы все держалось на правде, мир бы давно погряз в тине услужливого отнекивания и подлого подобострастия. Только борьба антагонизмов делает мир живучим и долгим. А на правде строятся лишь плакатные проекты, да ваши норы в горах. Отвечай мне, внимаешь ли ты словам моей терпимости к твоему малому возрасту и ершистому разуму. Мне не легко приказывать своим людям, чтобы они половчее занялись твоей долей. А?!

Но у Суня не было уже сил ни говорить, ни думать. Петля сильнее стянулась на горле. Он только выдавил:

— С моей смертью придет твоя смерть, но тебе уже никто и ничто не поможет. А я кану к праотцам-патриархам…

В темном углу встали.

— Ты, гордец, не внял моим терпеливым советам, потому огонь искупления начнет выжигать из тебя истину. Ты сам сотворил себе судьбу, ее и кляни.

Открылся боковой лаз. Несколько неуклюжих вкатили низкую газовую плиту со многими дырочками. Они торопливо колдовали над ней. Маленькие шустрые огоньки живо появлялись на свет, освещая злобные корявые лица.

Но Сунь их уже не видел. Он простился со всеми братьями Шао, настоятелем, патриархом. Русом, ради которого медленно угасал в эту тяжелую минуту. Улыбнулся кому-то и с последним выдохом прекратил дыхание. Сердце остановилось.

Губительные руки продолжали дьявольскую свистопляску над огоньками. Готовился инструмент прошлых веков: ржавый, зазубренный, устрашающий. Надевались респираторы,

Когда подошли к послушнику, серые пятна тлена отчетливо проступили на теле.

— Укол! Живо сделайте укол! — заверещал тот же мерзкий голос. — Торопитесь, негодяи, иначе я вас, ублюдков, сам сожгу на этой жаровне.

— Поздно, — отозвался чей-то по-страшному спокойный голос. — Долго возились с горелкой. Мозг разрушается. Драме наступил конец.

В истеричной злобе, не нашедшей выхода, бросили бездыханное тело на газ. Яркие языки пламени неожиданно резко и мощно взметнулись к потолку, осветив уродливые, искаженные лица палачей. Они дружно отпрянули в стороны. Веревки лопнули на теле мученика. Оно стало корчиться от огня, приобретая зловещие формы и лик живого. Свора отступила еще дальше, опасаясь неожиданности. Большой огонь погребения не подпускал к телу никого, пока последние останки не ушли в узкий дымоход под потолком.