Генерал приблизительно мог указать время, с какого офицер начал меняться. Но что способствовало перевоплощению, ответить не мог. А ведь это был самый ценный офицер в его аппарате. Такой, которого побаивались и уважали. Открытый в суждениях, он все же не давал повода начальству для придирок и взысканий. В своем деле он умел, он мог. И за это его, по возможности, старались не трогать, не лезли ни в други, ни, тем более, во враги. Toлькo он мог полно и компетентно ответить, что замышляют янки, где расселись японцы, под какими парочками любвеобильной четы скрываются мудреные агенты французских служб, кто путешествует под видом германских коммивояжеров, английских аристократов и прочей тайной шелухи, которую стремится иметь каждое сколько-нибудь значащее государство. Даже карлик Израиль утвердился в Гонконге и оттуда прощупывают твердость почвы на материке.

Шеф отчетливо помнил, когда американцы начали запрашивать специалистов национальных видов борьбы. Уже тогда Чан с подозрительной осторожностью начал присматриваться и к тем, и к другим. И шеф был согласен: в тех вещах, где месть могла перейти в рамки тотального уничтожения, нужно сохранять чувство дистанции и безопасных отношений. Но на том, что эти отношения не должны влиять на сам ход работы и отношения внутри отделов общественной безопасности, тоже всегда настаивал и требовал выполнения всех формальных и прочих увязок. И теперь, когда явно в полковнике начала прослеживаться медлительность, сверхосторожность, словоохотливость, но опять же прикрытая какими-то неизвестными соображениями, генерал по-простому стремился понять подчиненного. Узреть пружины, сдерживающие бьющую через край инициативу подчиненного. Другому запросто указал бы на издержки службы. Но одергивать Чана в вопросах преданности работе было слишком некстати. И сейчас, размышляя о своих сомнениях, генерал был уверен: чем бы ни закончилось дело монаха, полковник сможет представить все в терпимом виде, найти аргументы, подтверждающие обоснованность его действий. Это был Чан.

Чан сидел напротив. Большой письменный стол разделял их. На нем стояло несколько миниатюрных сувенирных игрушек военной техники. Хозяин кабинета часто трогал их, вертел в руках, вытирал с них пыль и разглядывал каждый раз как будто заново. Расставлял на столе стволами к посетителю, без конца забавляясь строгим, воинственным видом игрушек.

Сегодня генерал был явно в располагающем для откровения состоянии. Спокоен. Философски нетороплив, внимателен. Но, размышляя о возможностях шефа, Чан полностью отдавал отчет, что границы начальника доходят только до подчиненных: дальше он, как простой солдат, выходит из строя большой политики, реальной власти. И поэтому речистость генерала не поможет, если подчиненный не утвердит сам в полной мере свои стратегические цели таким образом, чтобы никто не смог обвинить его, полковника, в предвзятости к какой-либо группировке.