— Да мне как-то без разницы — мужчина, женщина…

— Я не о том — если их бьешь, они либо блюют, либо падают в обморок, а еще хуже — устраивают истерику. Есть другие способы.

— И какие?

— Полагаю, чем бить, лучше унизить их. Тебе ведь это не понравится, правда, Стречи? Я имею в виду — ты одна, а нас двое…

От отвращения Фрэнки едва не выронил фонарик:

— Вот оно что — ты собираешься ее изнасиловать? Погоди расстегивать ширинку. Нам нужна информация, а не то, о чем ты подумал.

— Кто говорит про изнасилование? — Голос Паттерсона прозвучал спокойно и размеренно. Может, темнота делала его смелее, а может, он точно знал, чего хочет. — Ее просто надо раздеть…

— Заткнись!

— Это проверенный способ — заставить заключенного раздеться. Сделать его беззащитным. Чтобы ему негде было спрятать…

— Я этого не слышал.

Но семя было заронено — Стречи в этом не сомневалась. Луч фонарика слегка дрогнул.

Паттерсон сказал:

— Видите, она прислушивается. Гляньте на нее.

Она замерла на свету, точно актриса, которую снимают крупным планом — так, чтобы была видна любая, даже самая незначительная перемена в выражении ее лица. Она пыталась казаться равнодушной. Оба мужчины молчали. Им-то проще — они стояли в темноте, и им оставалось только молча наблюдать. Чем больше проходило времени, тем отчетливее Стречи осознавала комизм ситуации. Под неумолимым лучом фонарика стояла она, недвижная, точно статуя. И чем дольше она вот так стояла, тем дольше ей приходилось стоять, потому что любое ее слово, движение или жест покажется им значимым. Она моргнула, потом еще раз. Ей хотелось моргнуть снова и снова или вовсе зажмурить глаза. Проклятый свет! Но она не должна этого делать. Она почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.

— Последний шанс, Стречи, — заговорил Фрэнки.

Она беспомощно пожала плечами:

— Говорю же — не знаю я, где он.

— Не стоило тебе играть с большими мальчиками.

Нависла пауза. Свет слепил ее. Они преспокойно наблюдали за ней из полутьмы, пока ее терзал беспощадный луч.