— Нет.

Папа медленно кивнул.

— И во всем этом доме не было никаких следов присутствия женщины?

Тан задумался.

— Никаких.

— Ни запаха парфюмерии. Ни женских вещей. Ни фотографий.

— Ничего такого.

— Эх… эх! — Старик вздохнул, словно человек, тоскующий по своей ушедшей дочери.

— Тогда она исчезла. Ее нет в Гонконге. Ее нет здесь. Она где-то на земле, но где, я не могу сказать. И Хризантема… возможно, тоже скоро уедет.

— Он ничего не говорил об этом, Папа.

— Нет, тебе бы он об этом не сказал. — Старик вздохнул. — Я рад, что встретился с тобой, товарищ Тан. Всегда приятно, когда заморские китайцы возвращаются домой. Я знаю: ты не всегда был на нашей стороне. Но новый друг часто лучше, чем старый.

— Надеюсь на это. В прошлом я допускал ошибки.

— Если бы ты это не сделал, ты не работал бы на русских. А если бы ты не работал на русских, то я не построил бы мою стену. Прошлое умерло, товарищ Тан. Забудь о нем!

— Спасибо.

— Но Хризантема… О нем я не могу забыть. — Папа смотрел прямо перед собой, словно читал послание, невидимое никому, кроме него.

Через некоторое время Сунь Шаньван догадался, что разговор окончен, и сделал знак банкиру, чтобы тот удалился. Банкир встал, но замешкался, ожидая формального указания от старца. Когда таковое не последовало, Тан попятился от стола, не сводя глаз с призрачного лица.

Когда дверь за банкиром закрылась, Сунь Шаньван спросил:

— Можно, я зажгу еще пару ламп, Папа?

— Что, сейчас ночь?

— Два часа ночи, Папа.