Проблема в том, что платиновые тигли я не знала кому передать. Из Киева все, кто могли, бежали. Немцы были уже в пригородах. Но все же тигли были на балансе института. Оставить их, уйти, не взяв расписку, означало попасть под суд.

Дотянули мы до последнего. Мужнины родители и семья отказались уходить из города. Как я ни уговаривала их. Они считали, немцы ничего не сделают старикам и женщинам. Говорили, можно дома пересидеть, пока наши вернутся. Если и будет сдан город, то ненадолго.

Я же в самые последние дни перед приходом немцев, что-то двигало, перло изнутри, поняла, что не останусь, сама выйду, ребенка унесу и маму уведу. И оставила я к чертовой матери тигли эти, затолкала в печь поглубже, под загнет, без всякой расписки. Я одна оставалась в институте. Кто мог бы там расписываться уже.

Ну, как прорвалась в последний эшелон — не могу рассказать тебе. Это целая эпопея, тут мне какое-то божество послало подмогу. Я отодвинула последнюю дверь теплушки, сил двигать уже не было, изо всех остальных нас повыгоняли, а в эту пустили.

Как мы ехали без еды, без питья, без мытья и без уборной — тоже можно рассказывать месяц. Это месяц и длилось.

— Целый месяц?

— Нет, не месяц. Девять дней. Но я пережила их хуже, чем месяц в других условиях. Невыносимо. Поить детей — нужен был чайник, а у меня же с собой не было ничего, кроме чемоданов с лучшими пальто и платьями. Жалко было бросать. У меня, кстати, был подобран замечательный гардероб перед войной.

Куда ехали — мне тоже было непонятно. Но я наметила себе как-то стараться угодить в Саратов, потому что там у Доси была родня. Да, с нами же Дося ехала и Майка. Пять нас было. Досю знаешь?

— Как я могу не знать Досю, она моя тетка.

— Тетка? Да какая она тебе тетка, брось молоть ерунду. Я же помню, как ты с ней познакомился, сказал — приятно, что у Майи такая молодая мама. Или это не ты сказал? Майин жених? Ну вы с ним оба, позволь сказать, зачем-то эту Досю идеализировали. Дося очень нелепая особа. Хотя была смазливой.

Мы были пятеро женщин. Нас не хотели пускать. Одну, ну или троих, с мамой и с мамой, другое дело. Я кстати, была очень привлекательная тогда. А с Досей на прицепе — уже другой компот. Ну пять так пять, и все же нас взяли, и мы ехали.

Но не про страшное она предпочитала рассказывать, даже когда о войне. Все больше про интересное, про еду и про театр.

Там у нас был МХАТ эвакуированный. Целый год пробыл, занимали помещение ТЮЗа. Качалов, Москвин, Еланская, Тарасова, Ершов, Яншин — можно было прямо встретить их на улице! В перерывах имелась возможность без карточек купить один бутерброд и стакан лимонаду. Бутерброд я заворачивала, конечно, домой, маме и Люке. Важно было поспеть в первую тройку или в первую десятку, тогда за тот же антракт можно было попытаться совершить дополнительный подход. Но кто это мог? Честно говоря, не я, с моей запоминающейся внешностью. Вот могла наша чертежница Ира, серенькая мышка. Но и еще одно мешало. Если мы выбегали из зала и становились в очередь в буфете слишком рано — получали шумную ругань и нам ничего не продавали. А если доходили до прилавка, когда звенел звонок с антракта, — перед носом с размаху ставили табличку «Закрыто». Только это мы и видели. Вообще еды не было. Я не бывала в местах шикарного общепита в войну. Но однажды в Москву приехал Ян, Нюсин муж, с фронта. Вот он сводил меня пару раз в ресторан. Там в основном сидели такие, как Ян, фронтовики, получившие короткий отпуск, и с ними накрашенные молоденькие женщины в костюмах с задранными вверх ватными плечами. Я не только такого костюма не имела, но и вообще впервые видела эту моду. Было понятно, мужчины хотели забыть о фронте на три дня. Но я смотрела, что это как раз совершенно им не удавалось. Наоборот, за каждым столиком вокруг они видели врага — тыловую крысу, пригревшуюся за их спинами. Чуть что, выхватывали боевое оружие. Потасовки, мат, вскакивают, бокалы падают, тарелки гремят…