— У Монберга не было сердечного приступа, — устало произнес Грю-Эриксен.

Бук сел напротив него, подпер голову рукой и стал внимательно слушать.

— Он выпил целый флакон снотворного. Его давно мучила депрессия. Брак разваливался. Да и проблемы в правительстве…

— Нужно было сказать мне правду.

Грю-Эриксен кивнул:

— Да, нужно было. Извините, что не рассказал. Его жена в отчаянии, да и Монберг, знаете, совсем не плохой человек. Вот мы и решили ради них обоих придумать для прессы другую историю.

Бук застонал:

— Прекрасно. Жизнь с каждым часом все интереснее.

— Но вы, похоже, справляетесь, Томас.

— А вы, похоже, удивлены этому.

Грю-Эриксен кивнул:

— Честно говоря, удивлен. Мало у кого хватило бы мужества пойти против меня. — Он опять перебирал страницы дела. — Что же было на уме у Монберга? Почему он вообще сунул нос в это старое расследование?

— Даже не могу предположить.

— Да, вы правы. Необходимо это выяснить, — решительно заявил премьер-министр. — Займитесь этим, но особо не распространяйтесь. Слишком много хвостов у этого дела. Сначала адвокат, потом двое солдат…

— Трое.

Грю-Эриксен оторвался от бумаг и вскинул брови:

— Как вы сказали?

— Трое, — повторил Бук. — Еще одного бойца из того отряда убили сегодня вечером в Швеции. Мы пока не получили подробностей. Я как раз ждал их, когда заявился Краббе и потребовал, чтобы я сыграл вторую скрипку на этой чертовой пресс-конференции.

Бук не мог определить, слышал ли Грю-Эриксен новость о третьем убийстве ранее или просто очень хладнокровно воспринял ее.

— Я пришел сюда с намерением задать вам хорошую головомойку, но вижу, что на самом деле мне следует благодарить вас. Вы поступили правильно. Я сам поговорю с Краббе. Он никчемный человек и, что самое печальное, не догадывается об этом.