А потом вдруг Дмитрий соскочил с кровати и уселся на линолеуме пола, скорчившись, спрятав голову в худые колени, черно-белый, контрастный в сумерках. Он начал как-то странно всхлипывать. Люда забеспокоилась, тоже встала, обняла его, прижавшись грудью к его худым плечам.

– Дима, милый, что… что такое?

– Люда… родная… я всегда хотел, – сквозь завывания донеслось до нее. – Но ты не дашь… нет, не дашь…

Она повернула к себе его узкое, мокрое от слез лицо.

– Что, Дима? Ну, скажи!

Он навалился на нее, положил руки на плечи, словно сухие горячие погоны, и забормотал горячечно:

– Я всегда хотел… моя мечта… мне все отказывают! Ну, я туда хотел… ну, это самое… в попку хотел… милая, родная, любимая, прости меня!

Он снова зарыдал.

Людочка окаменела. Эта мысль не приходила ей в голову, да и боязно было, неуютно. Но мужчина терся мокрой щекой о ее голое плечо, хватал неловко, шептал:

– Людочка, любимая моя, красотулечка, моя птичка хорошая, кисонька моя… ну, разик один… ну, немного… ну хоть разочек! Ну, давай попробуем! Вазелинчик я тут приготовил… лапонька моя…

Она, не соображая, что делает, молча оттолкнула его, перешла на тахту и легла на живот, закрыв глаза от ужаса. Люда лишь ощущала его торопливые руки на своих ягодицах и прохладу мази. Она заблаговременно схватила зубами ткань подушки, захрустев ее пухом.

* * *

…Он вошел в дырку разрывающим сверлом, раздробил и выбросил наверх черные ошметки битума. Стальной отросток успокоился. Последняя плита треснула; смолкли отбойные молотки. Ворочая ломами, стали растаскивать осколки, а потом в черную землю вгрызлись лопаты.

Полковник со старичком были уже неподалеку и, шаркая по темени фонариком, осматривали березы, растущие меж ржавых крыш погребов.

Наконец Заратустров издал тихий вскрик.

– Вот, Тимофей Саич, смотри-ка!

Старичок приблизил глаза к стволу, неуклюже топчась на траве. Видимо, несмотря на возраст, глаза его оставались зорки.

– Девять заруба-а-а-ак! – протянул он. – Эх! Ушел в высшие миры Абычегай. Породнился с Эрлик-ханом, стал его частью. Ульгень его отпустил. Ай-ай! Плохи дела, Алексангригорич! Нет теперь у тебя супротив него силы.

От гаражей их окликнули. Полковник вздохнул, опустил фонарик и пошел на голос. Силантьев, капитан с большой головой профессионального борца, показал на дне вырытой ямы что-то белое. Фонари брызнули туда светом, и стало видно – это волосатая, короткопалая кисть с большой золотой печаткой. Повыше большого пальца синела татуировка: «РИЗВАН».

– Ну-ну, – сухо проговорил Заратустров. – Ясно. В общем, доставайте и бетонируйте. Не на того напали, называется… Тимофей Саич, отвезти?