Мы не снимали ботинки и ветровки, и поэтому просто выползаем из палатки. Но Же-Ка останавливает меня и начинает передавать канистры с керосином. Кроме того, он забирает собранный, но неисправный примус.

— Мы сложим канистры рядом с вашей палаткой, — кричит он Бабу Рите.

Но вместо этого взмахом руки показывает, чтобы я перенес охапку маленьких канистр за дальний угол нашей просевшей палатки. Там он опускает свои канистры за камень, и я следую его примеру.

— Самые ужасные травмы, которые мне приходилось видеть в горах, были следствием пожара в палатке. — Ему приходится наклониться к моему уху, чтобы я мог расслышать его голос за воем ветра. — Я не верю, что наши друзья не начнут экспериментировать с керосином, когда жажда станет слишком сильной.

Я киваю, понимая, что в хорошую погоду риск подобных экспериментов — особенно если их проводить снаружи — мог быть оправдан. Но только не в палатке, которая непрерывно трясется и подпрыгивает.

Наша маленькая палатка, семь на шесть футов, просела и имеет жалкий вид. Же-Ка поднимает палец, прося меня подождать снаружи, затем заглядывает в палатку и достает из своего рюкзака моток «волшебной веревки Дикона». Потом разрезает ее на куски разной длины, и мы привязываем терзаемую ветром палатку еще в нескольких местах. Здесь, на поперечной морене, длинные шесты абсолютно бесполезны, и поэтому мы протягиваем, словно паутину, дополнительные веревки к вмерзшим в морену камням, к валунам и даже к одной ледяной пирамиде.

Я замерз и поэтому радуюсь, что мы наконец закончили натягивать веревки и можно заползти в низкую палатку.

Мы забираемся в свои сухие спальники на гусином пуху и снимаем ботинки, но оставляем внутри спальных мешков, чтобы они не промерзли к утру. При такой температуре шнурки оставленных снаружи альпинистских ботинок порвутся при попытке завязать их утром. На мне по-прежнему пуховик Джорджа Финча, сшитые Реджи капюшон и штаны на гусином пуху, и поэтому согреваюсь я довольно быстро.

— Вот, Джейк, положи это к себе в спальный мешок. — Же-Ка оставил включенным свой массивный фонарь, и я вижу, что он протягивает мне замерзшую консервную банку спагетти, банку поменьше с мясными отбивными, твердый кирпич «переносного супа» в резиновой оболочке и ту самую (я вижу вмятину) банку персиков, которой Реджи запустила в голову Дикона — это было сто лет назад, в субботу.

— Ты шутишь, — говорю я. Интересно, как можно спать с этими замерзшими банками?

— Вовсе нет, — отвечает Жан-Клод. — В моем мешке в два раза больше. Тепло нашего тела растопит — или по крайней мере размягчит — еду. В банке с персиками есть сироп, и утром мы поделимся им с четырьмя шерпами, чтобы — как это будет по-английски? — утолить жажду.