«Еще минутку».

Руки у трупа загорелые, какого-то странного коричневого оттенка. Поначалу мне кажется, что это результат разложения, но затем я вспоминаю, что точно такой же темный высокогорный загар появился у Же-Ка, Дикона и даже у нас с Реджи после пяти недель перехода через Тибет и транспортировки грузов через «корыто» и ледник сюда, на Эверест. На такой высоте ультрафиолетовые лучи довольно быстро делают смуглолицыми даже белокожих британцев, французов и американцев. Я также замечаю, что на открытых участках тела нет признаков обморожения — даже на обнаженной спине и плечах в том месте, где лопнули швы рубашки и норфолкской куртки. Какие могучие плечи. Я не подозревал, что кузен Персиваль был настоящим атлетом.

«У трупов не бывает обморожений, Джейк. Только у живых».

Я это знаю. Мозг у меня работает, но до смешного медленно — мысли и умозаключения похожи на звуки далеких взрывов, которые приходят гораздо позже вспышки.

Левая нога Бромли лежит поверх правой, прямо над местом ужасного перелома, откуда торчит белая кость и обрывки частично мумифицированных связок.

«Он был жив, когда упал сюда. По крайней мере, успел положить здоровую ногу на сломанную, пытаясь ослабить боль».

От этой мысли меня мутит, и я сдергиваю кислородную маску, опасаясь, что меня вырвет. Но тошнота быстро проходит. Я понимаю, что веду себя как ребенок. Что бы я делал, черт возьми, если бы мне пришлось участвовать в минувшей войне? Эти парни почти все время шли по колено в умирающих и в ошметках тел.

«И что такого? — отвечает рациональная часть моего сознания. — Это всего лишь бедный Персиваль Бромли. Ты никогда не был солдатом, Джейк».

Сквозь разорванную норфолкскую куртку я вижу, что на молодом Бромли было семь или восемь слоев одежды: верхний анорак, который за год холодные ветры превратили в лохмотья, шерстяная норфолкская куртка, не меньше двух свитеров и несколько слоев хлопка и шелка. То, что в окулярах бинокля выглядело как голый потемневший череп, оказалось кожаным мотоциклетным шлемом, похожим на тонкий летный шлем, надетый на мне. Кожаный шлем мертвеца порвался в нескольких местах, и мне показалось странным, что торчащие из дырок волосы Бромли почти белые на концах и темно-каштановые у корней.

И я не вижу ремешков от солнцезащитных очков на повернутом к земле лице.

Совершенно очевидно, что он пытался — и это ему удалось — остановиться, прежде чем соскользнуть с обрыва ярдах в двадцати ниже нас, а его руки застыли в классической позе альпиниста, пытающегося выполнить самозадержание, последнее средство спасения после потери ледоруба. Я осматриваю склон, но не вижу ледоруба Бромли. Как и ботинка, слетевшего с его левой ноги.