— И вы. Вилл, тоже думаете, что он был прав.

Репортер ухватился за углы стола.

— Боже мой! Да не приходится удивляться, что после всего пережитого у вас есть какие-то изменения в психике.

Горячая волна жалости поднялась в нем, волна возмущения против всех ее страданий, против невежества и жестокого фанатизма ее отца, из-за которого у нее появилась эта навязчивая идея. Барби чувствовал сильнейшее желание защитить ее, помочь избавиться от болезненных заблуждений. Жаркая, гнетущая атмосфера бара душила его. Он откашлялся, стараясь не показывать своих чувств. Слишком откровенное проявление жалости обидело бы ее.

Девушка тихо сказала:

— Я знаю, что я не больная.

Так думают все душевнобольные. Он не знал, что сказать. Ему нужно было время, чтобы все обдумать, проанализировать ее признание, проверить веете неопределенности, которые остались после смерти Мондрика. Вилл посмотрел на часы и кивком указал на ресторан.

— Мы поужинаем?

Она охотно кивнула:

— Я голодна, как волк.

Это слово насторожило Барби, напомнив о нефритовой булавке тетушки Агаты. С кошачьей грацией и легкостью Эйприл Белл уже потянулась за белой шубкой, но Барби снова опустился на угловатый стул.

— Давайте выпьем еще по рюмке, — он поманил официанта, заказал еще два «дайкири» и только потом повернулся к удивленной девушке. — Уже поздно, но у меня к вам еще один вопрос. — Он заколебался, потому что снова увидел мучительную тревогу на ее белом напряженном лице. Нехотя он все же спросил:

— Это вы убили котенка?

— Да, я.

Барби так вцепился в стол, что костяшки пальцев побелели.

И вы это сделали, чтобы убить Мондрика?

В дыму ее яркая голова склонилась:

— И он умер.

От ее холодного спокойствия у Барби мурашки побежали по спине. Ее темно-зеленые глаза стали непроницаемыми, овальное лицо превратилось в безжизненную восковую маску. Невозможно было понять, что она думает и чувствует. Слабая нить доверия была порвана, и нехорошее предчувствие повисло между ними.

— Пожалуйста, Эйприл…