– К чему же все сводится? – спросила Анника.

– К тому, что нам неизбежно придется выбирать. Имеем ли мы, североевропейский народ, право знать всю нашу уникальность в расовом плане? Имеем ли мы право знать, что наша физическая и духовная красота будет утеряна навечно, если мы лишимся условий, необходимых для нашего выживания?

Анника буквально опешила от удивления, когда откровенно расистский вздор обрушился на нее в убогом затхлом помещении.

– Насколько я понимаю, данная книга отвечает «да» на оба вопроса, – сказала она.

Нацистка ядовито улыбнулась.

– Тогда как с точки зрения господствующих у нас культуры и морали следовало бы ответить «нет», – заметила она, подошла к Аннике и взяла у нее из рук фолиант. – А ты не задумывалась, почему у общества и у книги разные ответы на эти вопросы?

Ханна Перссон, по-прежнему улыбаясь, с благоговейным трепетом полистала страницы, а потом ответила на собственный вопрос, прочитав вслух выдержку из творения Ричарда Маккалока:

– «Из-за массы всевозможных не самых убедительных причин, начиная с альтруизма и излишнего великодушия и заканчивая надуманной объективностью, под действием которых далеко не самые жизненно важные интересы других людей выходят на передний план по сравнению с жизненно важными интересами их собственного народа, североевропейская раса буквально отказывается от своего богатства: своей культуры и цивилизации, своего материального благосостояния и прежде всего от своего естественного богатства в виде уникальных физических, психических, эстетических и духовных расово-генетических особенностей».

Она закрыла книгу, снова посмотрела на Аннику.

– Считается аморальным обсуждать данную тему, – сказала она. – Североевропейцев, пытающихся делать это, очерняют и клеймят позором. По всей Скандинавии медийный, политический и культурный истеблишмент работает против жизненно важного интереса своего народа. Множество безграмотных людей, вроде тебя, например, содействуют программе самоуничтожения, сами того не понимая.

– Как ты пришла к таким взглядам? – спросила Анника с любопытством.

Ее собеседница пожала плечами, снова превратившись в хмурую девчонку.

– У меня есть мозги, даже если никто в это не верит, – сказала она. – Я пытаюсь анализировать, этому даже в школе учат, но как только займешься этим, все просто готовы от злости лопнуть. Нас призывают делать собственные выводы, однако лишь до тех пор, пока они остаются точно такими, как у всех остальных.

– Но почему именно нацизм?

– Все началось с одной из тех, кто прошел войну, – произнесла девица тихо, с хрипотцой в голосе, затем подошла к длинной стене комнаты и села на лежавший возле нее матрас. – Старуха пришла к нам, рассказывала и показывала черно-белые фотографии из концлагеря, ужасные, конечно. Все девчонки, кроме меня, плакали. И при этом все было чертовски непонятно, до меня так и не дошло, каким образом самой старухи коснулась эта история. Потом планировались дебаты с привлечением экспертной группы, и они шли очень вяло, пока несколько патриотов, сидевших в задних рядах, не стали высказывать сомнения относительно кое-каких из приведенных старухой фактов.