Ханна Перссон привалилась спиной к стене, подтянула колени к подбородку, обхватила ноги руками.

– В школе это называлось демократической неделей, и нам требовалось выслушать гостью и извлечь урок, но, когда патриоты принялись задавать вопросы, директор прервал дискуссию и выставил их на улицу. Разве это демократия?

Нацистка стала раскачиваться вперед и назад на матрасе.

– И знаешь, потом в «Катринехольмс-Курирен» написали, что патриоты устроили скандал на демократической неделе, а ведь это не соответствовало истине! Газета солгала! Я присутствовала там, ни о чем подобном и речи не было, патриоты просто попытались развить дискуссию, но не смогли!

Ее глаза расширились, наполнились искренним возмущением.

– Патриоты… пришли в школу?

– Это была открытая встреча в актовом зале, присутствовала масса других людей.

Анника вернула глубоко философскую книгу на полку, прочитала другие названия: «Рагнарек», «Штурм 33», «Наша родина и ее защита».

– Ты много читаешь? – спросила она.

– Достаточно. И больше бы читала, да вот только они такие дорогие…

Ханна Перссон усмехнулась сконфуженно.

– Ты задала мне вопрос на парковке, – произнесла Анника с легкой дрожью в руках, но без толики сомнения: она уже приняла решение.

Огоньки любопытства вспыхнули в глазах нацистки.

– Я помню, – кивнула она.

– Я забила насмерть моего парня, – сказала Анника. – Железной трубой. Он потерял равновесие и свалился в доменную печь.

Взгляд Ханны Перссон изменился.

– Почему ты это сделала? – спросила она столь же чистым детским голосом, как и перед ограждением в Икстахольме.

– Потому что иначе он убил бы меня, – ответила Анника. – Выбора не было – или он, или я. – Она перевела дыхание. – А перед этим он убил моего кота.

Нацистка моргнула, свастика на ее щеке дернулась.

– Какая свинья, – сказала она. – Он убил твоего кота?