– Вспорол ему живот. Его звали Вискас.

– Но почему?

Ханна Перссон была возмущена, ее голос дрожал.

– Поскольку тот терся о его ногу. Или потому что я любила его. Или просто оказался на пути – я не знаю. Свен бывал жестоким без всякой причины. Он хотел власти. Если не получал ее, то брал силой.

Девица кивнула:

– Класс господ всегда так делал, угнетал слабых. Как ты чувствовала себя потом?

Анника постаралась выровнять дыхание.

– Сначала казалось, все произошло не со мной… Потом захлестнуло отчаяние, длившееся месяцами. Где-то через год наступила пустота. Мир стал черно-белым. Все потеряло смысл.

– Ты хоть раз пожалела о том, что убила его?

Анника уставилась на молодую женщину, сидевшую перед ней, и снова испытала приступ тошноты, как на парковке в Икстахольме.

– Каждый день я жалею об этом, – ответила она тихо. – Каждый день с тех пор, и так будет продолжаться до тех пор, пока я не умру.

– Но ведь угнетенные должны себя защищать.

– Ты чувствуешь себя одной из них? Угнетенных?

Ханна Перссон ответила коротко и тоже тихим голосом: – Само собой.

– И по какой причине?

Тело девицы как бы сжалось, уменьшилось в размерах. – Почему ты обзавелась револьвером? – спросила Анника.

Она встретилась с нацисткой взглядом, внезапно обнаружила страх в ее глазах. Та открыла рот, чтобы ответить, но остановилась.

Анника настаивала:

– Кого ты хотела убить?

Глаза Ханны Перссон наполнились слезами, нижняя губа задрожала, она выглядела сейчас как обиженный ребенок.