Сам Харлен не хотел домой.

Все случившееся он действительно помнил смутно, хотя и гораздо лучше, чем признавался. Он помнил, как выскользнул из дома в ту субботу на бесплатный сеанс, как отправился следом за Двойной Задницей и даже как взбирался по стене школы, чтобы заглянуть внутрь классной комнаты. Но сам факт падения – как и то, что непосредственно ему предшествовало, – Харлен начисто забыл. Каждую ночь в больнице он просыпался с бьющимся от привидевшегося кошмара сердцем и, задыхаясь, с ломотой в висках, хватался за металлические прутья кровати. В первые ночи возле него неотлучно сидела мама, а потом он научился вызывать звонком дежурную медсестру – просто для того, чтобы рядом был кто-нибудь из взрослых. Нянечки и медсестры – особенно самая пожилая из них, миссис Карпентер, – потакали причудам «несчастного мальчика», жалели и баловали его. Они усаживались возле кровати и поглаживали Джима по коротко остриженным волосам, пока он не засыпал снова.

Кошмаров, заставлявших его просыпаться со страшным криком, Харлен не помнил, но хорошо помнил чувство, которое оставалось после них, – и этого было достаточно, чтобы его трясло и тошнило от страха. Такое же чувство охватывало Джима и при одной только мысли о возвращении домой.

Один из маминых дружков, которого Джим впервые видел, привез их домой. Харлен лежал на заднем сиденье универсала и чувствовал себя полным идиотом: даже в окно толком не посмотреть, потому что для этого нужно было приподняться, а из-за гипса ему с большим трудом удавалось оторвать голову от подушки. Каждая миля пятнадцатиминутной поездки из Оук-Хилла в Элм-Хейвен, казалось, поглощала свет, как будто машина двигалась в зону вечного мрака.

– Вроде бы дождь собирается, – заметил мамин приятель. – Одному только небу известно, как он нам нужен для урожая.

Харлен угрюмо усмехнулся. Кем бы там этот чудак ни был… Харлен уже забыл имя, которое мама в момент знакомства пробормотала так беззаботно и легко, словно сообщала о приезде давнего друга семьи, которого Харлен знал и любил. Так вот, кем бы он там ни был, только никак не фермером. Чистенький, сверкающий салон универсала, ухоженные руки мужчины, его твидовый, городской костюмчик говорили об этом со всей очевидностью. Да и вообще выглядел он странноватенько, что называется «не в себе». Этот тип наверняка и понятия не имел, в чем именно нуждается урожай – в хорошем дожде или сильной засухе.

Они прибыли домой около шести часов – мама собиралась забрать его в два, но слегка опоздала на какую-то пару часов, – и «этот тип» сделал красивый жест, помогая Харлену подняться в его комнату. Можно подумать, что у него ноги были переломаны, а не рука. Джим сел на кровать и огляделся – все казалось очень странным и каким-то незнакомым, – пытаясь притерпеться к головной боли, пока мама побежала вниз за лекарством. До Джима донесся приглушенный разговор, затем там воцарилась полная тишина. Он представил себе поцелуй, которым обмениваются эти двое, вообразил «типа», пытающегося засунуть язык матери в рот, и ее кокетливо отводящую правую ногу в туфле на высоком каблуке чуть вверх и назад, как она делала всегда, когда обменивалась со своими «типами» прощальным поцелуем, – Джим частенько наблюдал такую картину из окна своей спальни.