Тошнотворно яркий свет, льющийся из окна в комнату, сделал ее освещение каким-то сернисто-желтым. Джим вдруг понял, почему комната показалась ему такой странной: мать навела здесь порядок. Исчезли груды валявшейся по всем углам одежды, кучи комиксов, игрушечных солдатиков и поломанных моделей, загромождавшие пол. Мать вымела мусор из-под кровати, добралась даже до кипы журналов «Для мальчиков», которая пылилась там годами. С краской внезапного стыда Джим подумал, не добралась ли она до нудистских журналов, запрятанных далеко в кладовке. Он начал было вставать, чтобы проверить, так ли это, но головокружение и подступившая к горлу тошнота заставили его опуститься обратно. Джим положил голову на подушку. Вот черт! Ко всему прочему еще и рука опять заныла: боль в сраставшейся кости мучила его постоянно, особенно по вечерам. С ума сойти: ему даже вставили стальной стержень! Харлен закрыл глаза и попытался представить железный гвоздь размером с железнодорожный костыль, воткнутый в треснувшую плечевую кость.

«Ничего костяного в моей плечевой кости, – подумал Джим и неожиданно почувствовал, что близок к слезам. – Куда она делась, чтоб ее? Или они, чего доброго, там уже трахаются?»

Мать вошла в комнату, сияя от счастья снова видеть своего ненаглядного сыночка, своего маленького Джимми дома. Мальчику бросился в глаза толстый слой грима у нее на щеках. И духи… От медсестер и нянечек, которые сидели возле него ночью в больнице, исходил приятный легкий цветочный аромат. А мускусный запах матери заставлял вспомнить о каком-нибудь лесном зверьке – о норке, может быть, или о ласке в период течки.

– А теперь прими свои таблетки, а я пойду приготовлю обед, – прощебетала мать.

Она протянула Джиму всю упаковку, вместо того чтобы положить в маленькую чашку на столе строго определенное количество таблеток, как делали это медсестры. Харлен проглотил разом три таблетки кодеина вместо положенной одной. Чтоб ее, эту боль! Мать ничего не заметила: она была слишком занята, хлопоча в комнате, взбивая подушки, распаковывая его вещи. Если она и собирается закатить большой скандал по поводу журналов, подумал Харлен, то наверняка отложит это на завтра.

И отлично. Пусть спускается вниз и жарит, что она там собиралась: мать готовила не чаще двух раз в год, и всякий раз это было подлинным бедствием. Лекарство начало действовать. Харлен уже слышал шум в ушах, ощущал, как постепенно его охватывает то блаженное состояние, в котором он провел так много времени в первые дни пребывания в больнице, когда ему давали более сильные болеутоляющие средства, и был готов скользнуть в теплые, мягкие объятия настоящего кайфа.