Молчун, расстроившись по поводу прерванного диалога с создателем, вновь тихо захныкал и, свернувшись, как в утробе – калачиком, прижался к земле…

…«Ну же! Давай!» – грудь жгло огнём, раздувало. Ещё немного, и она лопнет, как наполненный водой и сброшенный с балкона презерватив. Глоток воздуха! Всего один! Давай! Но сил не было. Вакуум внутри. Иван часто задышал носом, поднапрягся и, раздирая горло, выплюнул застрявший зеленоватый комочек. Таёжный воздух ворвался в лёгкие, отзываясь болезненными спазмами. Постепенно мир возвращался. Какое-то время действительно казалось, что смерть возможна. И ничего нельзя было объяснить тем засранцам, когда они волокли его в лес. Мокрота собралась в горле и преградила путь для дыхания и крика. Хорошо хоть нос не заложило, иначе он отбросил бы копыта минуты три назад. Сколько же он путём не дышал? Неважно.

Всегда полезно замечать и положительные стороны. Его сочли мёртвым и оставили. Значит, не думают, что он может вернуться и перестрелять их как куропаток. То, что ремень по-прежнему сжимает запястья, ничего не значит. Иван теперь знал – кто! Значение имело только это. Афганец, склонившись над ним с топором, вынул ампулы и шприцы. Думал, что Ваня подохнет без этой дряни?! Бортовский застонал и открыл глаза. Прямо перед ним, щекоча лоб, склонилась еловая лапка. Дерево вертикально уходило вверх, протыкая небо. На коре застыли слёзы смолы, вытекающие из пахучих волдырей. Отплевываясь, Иван подтянулся к стволу, упираясь в него затылком, оставляя волосы в липких раздавленных волдырях, ветка упала на лицо, обжигая щёки прикосновением. Несколько усилий – и ему удалось сесть. Поборов недомогание – надо ещё отдохнуть, задержка дыхания ослабила организм – он посмотрел влево. Сквозь сито кустарника можно было с грехом пополам различить дорогу, с которой его сюда принесли. Журчание реки, водовороты у омываемых валунов приятно успокаивали. Беспечно перекликались пичужки.

Сколько он так просидел, сказать трудно. Возможно, слегка вздремнул. Треск сучьев и пыхтение выкинули из забытья и заставили сосредоточиться. Бортовский вглядывался, пытаясь уловить происходящее на дороге. Мимо кустов прошествовала бурая тень, загораживая вид на реку. Медведь помотался, ткнулся носом кудато вниз, хрустнуло. Иван замер. Засранцы! Связали и бросили! В таком виде он прекрасный обед для косолапого. Но зверь, похоже, не знал, что за ним наблюдают. Спокойно, прихрамывая, прошёл мимо, сжимая в зубах нелепый предмет, словно заимел тёмную круглую бороду.

Некоторое время Ваня ждал его возвращения, пока не понял: занимается ерундой. Пора подумать об освобождении. Это самое верное. Он попытался пошевелить онемевшими запястьями и не почувствовал ничего, даже боли. Интересно как поживает раненая рука? Именно она беспокоила. Язвы и ногти. Он переключился на свою изуродованную конечность, представляя, как разлепляет согнутые пальцы, и услышал треск рвущегося бинта. В тоже время кулак другой руки ощутил прикосновение чего-то необычного и жуткого. Когти! Сквозь бинт прорвались когти! Горло вновь перехватило. Непонятно что с ним происходит. Но всегда полезно, как уже говорилось, отмечать положительное. Иван рванул раненую руку, и острые когти располосовали стягивающий запястья ремень. Лоб покрылся испариной. Веточка по-прежнему щекотала щёку. Бортовский осторожно вынул из-за спины левую руку с обмотанными обрывками ремня. Затем правую, подарившую неожиданную свободу. Но смотреть на неё он не собирался. Ни за что!