Затем вернулся в избушку. Свалился на кровать и, еле успев подумать, что туристы могут вернуться засветло, захрапел. В лесу ночевать больше не хотелось. Прошлой ночью он видел волчьи силуэты, скрывающиеся за деревьями, и боялся шевельнуться.

Пусть его застанут спящим человеческие существа, а не голодное зверьё. Ему ничего не снилось. Только однажды вздрогнул, когда под утро у реки лопнула автоматная очередь, но тут же забыл об этом и перевернулся на другой бок.

Разбудил его взрыв. Пожаловали! Война, что ли, началась? Им бы только пострелять и гранатами побаловаться. Гранатам Пахан особенно не доверял. Повязка за ночь увлажнилась, пропитавшись красным. Он сидел на кровати ещё сонный и прикидывал. Сначала необходимо затаиться и наблюдать. Прихватив оставшийся провиант и одеяло, Пётр выскользнул из избушки, залёг в кустах, ожидая, когда «туристы» вернутся…

…Урюк бестолково брёл по тайге, опираясь на двустволку, как на посох. Истощённый, тем не менее, оглядывался – вдруг неожиданно появится ещё кто-нибудь. Есть не хотелось. Голод отступил. Но нутро грызла пустота, словно там образовалась дыра, втягивающая в себя последние силы. Вначале ему везло. Питался ягодой и орехами. А после того, как вышел к реке и увидел переправляющегося с помощью каната мальчишку, возникло ощущение отупения и безразличия. Какая разница, будет чего пожрать или нет? Его бросили! Его все бросили! Каждый имел полное моральное право пристрелить, как собаку. Впервые в жизни Урюк понял, что никто не будет о нём заботиться. Предоставленность самому себе откликнулась полнейшей растерянностью.

– Это нечестно, – бормотал он, даже не защищаясь от хлеставших по лицу веток. – Нечестно.

Ночью он не спал, вздрагивая при каждом шорохе. Разочарование слиплось с паникой, а затем с апатией. Нечестно. Какое они имели право бросать его одного в лесу, где голодно и страшно? Кто они – Урюк не знал. Да все! Пахан, Газон, Ферапонт, Сыч. Нет. Сыча, кажется, убили. И те, кто убил Сыча, тоже не имели право поступать нечестно. Они забыли о нём, даже не искали…

Урюк подозревал, что выглядит непривлекательно, женщины всегда его сторонились. Прозябая со всевозможных сортов алкашками, иногда находил в этом своё преимущество. Худо-бедно накормят, обстирают, составят компанию за выпивкой, выслушают жалобы на окружающий мир и почти всегда согласятся. Поэтому, когда очередная стерва внезапно возразила, что на Кировском водка дешевле, он прямо и бесповоротно решил её убить, даже не подумав, что за это могут наказать. Ошарашенный следствием, потом сообразил, что и в тюрьме жить можно. Даже ещё лучше. И если бы зэки не угнали фургон, где он имел несчастье находиться, никогда бы не подумал о побеге – наоборот, если бы его выпустили, обязательно нашёл бы способ попасть обратно. Детская привычка дёргать нижнюю губу по вроде бы незначительным поводам для волнения – означала, что всё неправильное по отношению к нему воспринимается болезненно. Никто на это не обращал внимания, а над оттопыренной губой смеялись. Урюк не был красавцем. Но за последние дни достиг невозможного. Редкие волосы скатались от грязи, лицо почернело, над обтянутыми кожей щеками пусто индевели ввалившиеся, воспалённые тревогами и бессонницей глаза, бегающие как у хорька. Несмотря ни на что, он всегда знал: рано или поздно кто-то появится. Найдёт, накормит и выведет из опостылевшего леса. И этот кто-то приласкает, выслушает и позаботится о нем.