Свой собственный телефон Вайолет держала в руке.

– Я знаю, что это ты писала мне, мама.

– Ой, давай ты просто… – Ее мать подняла взгляд на луну и издала недовольный звук, словно Вайолет портила пейзаж. – Если ты так много знаешь, зачем ты вообще сюда приехала?

– Я приехала разобраться с тобой. Как будто у меня получилось бы сделать это дома, где папа и Уилл постоянно вмешиваются. Как будто мне нужно, чтобы все вы опять объединились против меня, как сегодня за ужином.

– Они защищали меня, Виола. Потому что я права. Потому что именно тебя нужно поставить на место.

– Они тебя не любят, они тебя боятся! Я была так рада, что увижу Роуз! Неужели ты не понимаешь?

Вайолет, которая ненавидела и боялась свою мать, пожалуй, больше всего на свете, даже не подозревала, что Джозефина так бессердечна и коварна – ни когда проводила пальцами по самой первой восковой печати, ни когда кропотливо продумывала ответы. В глубине души, где-то очень глубоко, она искренне верила, что сестра скучает по ней. Она верила в это, когда предупреждала обо всем на работе. Она верила в это, когда собирала свой рюкзак и прощалась с единственными людьми в свободном мире, которым не было на нее плевать.

– Какого черта ты вообще начала мне писать? Почему именно сейчас?

– Из-за того, что ты написала в своем дневнике.

От безнадежности Вайолет стиснула зубы.

– Почему ты все еще читаешь мой дневник?

– Ох, Виола, прекрати этот спектакль. Мы обе знаем, что ты хочешь, чтобы я читала твой дневник. После того, как мы ссоримся, ты пишешь вещи в духе «Мне так плохо из-за того, как я обошлась с мамой» и оставляешь его на видном месте, чтобы я его прочитала.

Сейчас было не время спорить о том, что под матрасом – это не видное место. Так же, как и любой другой тайник, который испробовала Вайолет: наволочка, ящик для носков, коробка с гигиеническими салфетками «Лайтдейс».

– Так что же я написала такого, что стоило всего этого?

– Все эти вещи о моем деспотизме. Ты писала, что, возможно, он вызывал у Роуз желание покончить с собой. Ты писала, что именно из-за него моришь себя голодом.

Теперь Вайолет вспомнила эту запись. Она писала о саллекхане, признавая, что единственное, что ее останавливает, – это мысль о том, что именно мать найдет ее умершей во сне. «Не могу представить, что она будет плакать обо мне, – писала Вайолет. – Скорее уж она оденет меня в то, что ей нравится. Или отхлестает по щекам, зная, что я никому не смогу рассказать».