Боевой клич прозвучал еще раз. Теперь уже и Розалия замерла от удивления.

А снизу доносились хоть и не очень вразумительные, но весьма воинственные крики: «Бей! Режь! Давай! По башке его! Руби!» Эти восклицания сопровождались ужасным грохотом падающих друг на друга тел, страшным топотом, отдающимся в потолке, в полу и в стенах, как будто наступил последний день страшного суда.

Госпожа Розалия с совершенно неожиданным для ее грузной фигуры проворством соскочила с постели и сунула ноги в стоптанные шлепанцы с красными помпонами, ее супруг тоже вылез из-под одеяла и, подкрепившись нитроминтелем, набросил на плечи купальный халат. Они из всех сил напрягали слух, но тщетно: все затихло. На миг воцарилась полная тишина. И вдруг опять: «Бах! Трах!» Как будто на поле боя кто-то из сражавшихся еще оставался в живых и теперь был окончательно повержен. Потом снова наступила тишина. Бесконечная, могильная, победная, великая тишина.

Когда господин Шрамм и его необъятная половина, повернув выключатель, зажгли свет в первом зале паноптикума, их глазам предстало потрясающее зрелище.

Восковые фигуры громоздились как попало. На помосте, рядом с диваном, валялся порванный в клочья контр-адмиральский мундир Хорти, около него морская фуражка с якорем, а немного поодаль — голова самого контр-адмирала Венгрии. Усы Гитлера приклеились к голой, как яйцо, голове Муссолини, а оторванная в пылу сражения нога итальянского паяца покоилась на коленях известного убийцы из Браунау. На диване, однако не вдоль его, как полагается, а поперек, лежал Мартон Жиго, совершенно одетый, но босой: остатка сил хватило у него, очевидно, лишь на то, чтобы снять башмаки. Голова его свесилась с дивана, доставая огненно-красными лохмами до самого пола, правая нога была поднята вверх с такой грациозностью, что походила на ногу стареющей балерины. В этой застывшей позе Жиго не отличался от созданных им самим восковых фигур. Только из широко открытого рта его вместе с боевым запахом алкоголя вырывался на редкость музыкальный храп.

Господин Шрамм вцепился в увесистую руку своей супруги и начал скулить:

— Мы разорены, мать! Этот Жиго возомнил себя исторической личностью. Да он просто с ума спятил. Куда ни посмотри, везде — оскорбление их величеств.

Розалия вырвалась из рук супруга, подбежала к дивану, наклонилась над Жиго и закричала прямо в его широко раскрытый рот:

— Пьяная свинья! Сумасшедший! Приди только в себя! Увидишь, что с тобой будет, когда ты протрезвеешь, цареубийца подлый! Ты… ты… — Госпожа Розалия от волнения никак не могла вспомнить имен всех поверженных Жиго государственных мужей.