Не дождавшись погребения, люди бежали с кладбища, спасаясь от собственного смеха. У могилы остались лишь госпожа Шрамм, могильщики, священник и Мартон Жиго. Могильщики и священник не плакали, так как это не входило в их обязанности, слезы госпожи Шрамм высохли от стыда. Лишь один Мартон Жиго стоял, склонившись над могилой, и из его маленьких, воспаленных глазок скатывались частые слезинки.

Мы можем с полным правом утверждать, что память о господине Шрамме жила среди посетителей увеселительных балаганов парка гораздо дольше обычного именно благодаря этому неуместному смеху у его могилы.

Но все-таки память о нем померкла довольно скоро под натиском будничных забот и хлопот. Вдова Шрамм, сославшись на необычно жаркое лето, — а лето 1943 года было действительно на редкость жарким, — очень быстро довела траур в своей одежде до минимума, а потом вообще заменила черное платье «скромным» светлым. Для того чтобы как-то оправдать перед Жиго такое быстрое забвение памяти покойного, однажды вечером, после закрытия паноптикума, она позвала к себе верного Мартона и заявила ему, что желает увековечить облик покойного супруга в фигуре из воска. Жиго должен вылепить господина Шрамма таким, каким он был при жизни, одеть его в тот парадный костюм, в котором он венчался с Розалией, а на голову ему водрузить цилиндр («Как благородно выглядел он в день свадьбы, о боже!»).

Жиго был поражен таким необычным проявлением почтения к умершему, к тому же он совсем не желал, чтобы бывший хозяин снова ежедневно мозолил ему глаза.

— Пусть господин Шрамм почиет в мире, — сказал он умоляющим голосом. — Если есть бог на небесах, то когда-нибудь он воскресит хозяина, не будем же вмешиваться в дела господни.

Так Жиго пытался сыграть на религиозных чувствах госпожи Шрамм, зная, что хозяйка была чрезвычайно набожна. Она часто ходила в церковь, иногда — правда, очень редко — исповедовалась, жертвовала деньги на нужды храма, а по утрам, садясь за окошечко кассы, она неизменно шептала «Отче наш», будучи в полной уверенности, что это благоприятно отразится на ее делах. Однако возражений госпожа Розалия не потерпела бы ни от кого, тем более от Мартона.

— Я считаю это своим святым долгом перед покойником. Понимаете, Жиго? Если вы удачно его вылепите, я подарю вам что-нибудь из оставшихся после него вещей… Например, галстук… И еще десять штук сигар.

На увитом плющом заднем дворике работа хорошо спорилась. Жиго работал обычно после ужина, а для того чтобы «господин художник» вкладывал в дело побольше души, Розалия посылала Кубанека в ближайшую корчму за вином.