Шрамм воспользовался случаем, чтобы наполовину сократить Жиго обычный аванс и напомнить ему о несметном количестве оказанных хозяевами благодеяний. Жиго, покраснев, стал требовать увеличения жалованья: он всегда краснел от стыда, когда речь заходила о деньгах, и голос его дрожал. Но Шрамм был неумолим.

— Не надо нахальничать, Жиго! — урезонивал он своего мастера. — Разве может предъявлять какие-либо претензии человек, которому ничего не стоит изуродовать скульптуры Гитлера, Муссолини и нашего высокого правителя Хорти? Мне кажется, я высказался достаточно ясно.

Да, Шрамм был неумолим. Даже после смерти своего хозяина Жиго не мог отделаться от воспоминания о его бесстрастно мерцающих глазках. Быть может, потому, что этот исторический разговор был последним. Он происходил 4 мая 1943 года, в день святой Розалии: покончив с праздничным обедом, господин Шрамм упал со стула и умер.

На владельцев увеселительных балаганов смерть господина Шрамма произвела тяжелое впечатление, хоть и не была большой неожиданностью, так как он уже давно страдал грудной жабой. Особенно глубоко переживал эту утрату некий Армхольц, владелец карусели. В те времена, когда Шрамму это еще не вредило, он выпивал вместе с Армхольцем по пятнадцати кварт пива за здоровье солдат, которые так прилежно приносили в их заведения свои деньги. Чтобы отметить смерть друга, господин Армхольц покрыл черным тюлем те места у скачущих вокруг карусели коней, которые особенно вытерлись и потускнели от многолетнего употребления. Лилипуты тоже горевали о Шрамме: он был их постоянным и единственным защитником, за что со снисходительностью большого барина разрешал им угощать себя пивом. А «Женщина-змея» навеки запечатлела в своем сердце образ покойного, как единственная отныне хранительница сладкой тайны, известной лишь им двоим.

На похороны господина Шрамма собралось много народу. Госпожа Розалия проявила изрядное мужество и присутствие духа. Вдовья вуаль плотно обтянула ее мясистые губы. Во время отпевания она из-под припухших толстых век украдкой посматривала вокруг, чтобы установить, кто пришел, а кто не пришел отдать последнюю дань ее супругу. Рождение и смерть — вот две даты в жизни каждого человека, позволяющие точно определить занимаемое им в обществе положение.

Армхольц произнес на швабском диалекте красивую и плавную речь у открытой могилы. Он говорил о светлой личности покойного, особенно подчеркивая его заслуги в области культуры. При этом, к великому изумлению собравшихся, в ораторском пылу с его уст, окруженных щеточкой усов, внезапно сорвалась следующая фраза: «…Деятельность этого великого мужа в немалой степени способствовала сокращению числа больных сифилисом в нашей столице, отпугивая блудливых людей от свершения тех действий, при которых имеется возможность заразиться этой коварной болезнью. Надо открыто сказать перед еще не засыпанной могилой, что, о уважаемое траурное собрание…»