Кубанек опирался о покрытую плющом стену, госпожа Розалия облокачивалась своими жирными руками с ямочками на локтях о стол, и оба они наблюдали, как под умелыми пальцами Мартона заново рождается Бодог Шрамм. Свет электрической лампочки, свисавшей на длинном проводе прямо над ощетиненной головой Бодога, создавал полную иллюзию сияющего ореола. Жиго работал с удивительной страстностью, словно передавая через кончики пальцев податливому воску всю свою горечь и месть.

В один вечер были изваяны большие торчащие уши, в другой — покрытый сетью лиловых прожилок нос, в третий — фиолетовые губы, с которых в течение шести десятков лет слетело столько злых и оскорбительных слов. А хозяйка наблюдала за всем этим, не отрывая глаз, и хотя вид этого чудовища с паучьим круглым животом оскорблял ее тщеславие, она не могла не признать потрясающей правдивости изображения.

— Как он отвратителен! — вырвалось у нее однажды громко и с глубоким убеждением. Розалия разглядывала точную копию своего покойного супруга, и медленно, осторожно обойдя вокруг него, со вздохом заключила:

— Да, это — Бодог.

Мстительное искусство Жиго изобразило Бодога Шрамма с удивительным натурализмом. Скульптор не забыл ни щетины, в таком изобилии выбивавшейся из ушей и ноздрей покойного, ни розовой бородавки над верхней губой с торчащим из нее единственным волоском. Творческая ярость художника не знала жалости. Его пальцы беспощадно мяли только воск, а ему казалось, что он мстит самому хозяину за долгие годы тяжелых обид.

Госпожа Розалия никогда не любила своего супруга, скорее даже испытывала отвращение к нему, но безбедное существование за всю совместную жизнь с ним заглушило в ней это чувство. Когда же Жиго своим магическим искусством воскресил из мертвых Бодога Шрамма, он тем самым разбудил в Розалии дремавшую в ней ненависть к мужу за то, что он не дал ей ни любви, ни радости. Жиго одевал восковую куклу, а в голове у Розалии мелькали такие оскорбительные мысли о покойнике, которые нельзя было бы не только высказать вслух, но даже самой себе в них признаться.

«Ну что ж, пусть хозяйка увидит, что у нее был за муж!» — сам себя подстрекал Жиго, наряжая своего бывшего хозяина по той моде, по какой он был одет на свадебной карточке, вытащенной Розалией из самой глубины пропахшего нафталином комода.

Прошло не более получаса, как воскресший покойник уже стоял посредине залитого лунным светом двора, в парадном одеянии владельца балагана. Цилиндр был ему малость великоват и потому опирался на красные уши; из-под сюртука, немного тесного и слишком туго обтягивающего по-бабьи жирную грудь, виднелся жилет голубиного цвета, застегнутый на одну пуговицу; на ногах были старомодные полуботинки; одной рукой в белой перчатке он опирался на черную трость с набалдашником из слоновой кости, другая была засунута в бездонный карман (покойник, бывало, с утра до вечера позвякивал находящимися там ключами и монетами). В петлицу сюртука была вдета восковая хризантема (когда-то она украшала фигуру убийцы с молотком); через весь живот спускалась толстая цепь (взятая взаймы у английского премьер-министра Чемберлена); изо рта небрежно, держась лишь на одной губе, свешивалась сигара (ее Жиго вынул изо рта у Черчилля), а маленькие капельки воска на висках должны были напоминать потомкам, что лоснящееся лицо господина Шрамма было постоянно покрыто потом. Идеальное совершенство зубов, видневшихся сквозь полуоткрытые губы, доказывало, что у Шрамма были вставные челюсти, щелкавшие во рту вне всякой зависимости друг от друга.