— Ну, а священника он все-таки мог бы позвать! Это никогда не мешает! — заметила Телегди Фюлепне, проживающая на четвертом этаже в квартире двенадцать.

— А на кой черт он нужен? — набросился на женщину Лайош Акош, рассыльный Государственного Шпината.

Сказал он это, однако, слишком громко, так что многие из собравшихся строго взглянули на него.

Провожающие все еще продолжали прибывать. Каждый из вновь пришедших у порога покойницкой снимал шляпу и несколько раз ее встряхивал: на дворе шел частый осенний дождь, и на полях шляп скапливалась вода. Женщины на пороге стирали с лица скорбную улыбку, которой они приветствовали знакомых (немногих родственников, соседей усопшей и нескольких сослуживцев мужа), в глазах их светилась одна лишь печаль, и губы принимали такую горькую складку, как будто они сами умерли. Каждый из вновь прибывших подходил к Дьюле Макуле, чтобы выразить ему свое соболезнование в соответствии с собственным темпераментом и установившейся традицией.

Макула поднимал на всех грустные водянисто-голубые глаза и едва слышно шептал:

— Благодарю!

Были, конечно, и такие, кто долго тряс ему руку, а некоторые даже прижимали голову Макулы к своей груди и так тискали его, что черная траурная шляпа падала у него из рук. С этой шляпой вообще было сплошное мучение: с головы она слетала с точно такой же легкостью. Голова у Макулы была большая и круглая, и шляпа, которую он взял взаймы у шурина Калмана Чорбача, бывшего скорняка, теперь рабочего кожевенной промышленности, не налезала на нее. Большая голова Макулы никак не подходила к его щуплому телу: казалось, что ее совершенно случайно привинтили к нему, и она была похожа на футбольный мяч, случайно попавший на хрупкую и тонкую подставку. В руках Макула держал зонт, который тоже очень мешал ему принимать соболезнования. Темное пальто, также взятое взаймы, было ему слишком длинно. На калоши комьями налипла осенняя грязь, хотя он и приехал на кладбище в такси. Восемнадцать форинтов семьдесят филлеров накрутил счетчик, к которым следовало почему-то еще прибавить пятьдесят процентов. Надо было ехать трамваем!

Обычно говорят, что горе туманит человеческий мозг. Человек, переживающий большое горе, едва ли замечает, что вокруг него делается. Может быть, и есть такие люди, но Дьюла Макула не принадлежал к их числу. Его шустрые, глубоко посаженные глаза так и бегали по лицам присутствующих, никто из них не мог ускользнуть от его пристального внимания, он замечал каждого, кто находился в покойницкой, ожидая вознесения на небеса души его усопшей супруги. Количество толпившихся вокруг гроба людей казалось ему незначительным. Он замечал всех и вся. Замечал, кто пришел, а кто не пришел. Например, Бунетер, директор предприятия, где Макула работал, не пришел. Липпаи, секретарь партийной организации, тоже не пришел, из министерства никто не явился. Что же касается размеров горя самого вдовца, то давайте лучше не углубляться в эту область.