— А ты мне не приказывай! — в сердцах ответил ему Тинко и даже потряс нижние ветви дерева.

— Не тряши, говорю тебе, не тряши дерево! — обидчиво сказал ему Робика.

— Что значит «не тряши», ты, щенок? — набросился на него Тинко.

— Не твое дерево, не твое, а ты вор, вор!..

Маленькие Рамзауеры засмеялись, но смех их перешел в громкий хохот, когда Тинко уцепился за две ветки и стал их трясти с такой силой, что орехи градом посыпались на землю.

— Подбирайте! — приказал он маленьким Рамзауерам. — Ты, Дьюрика, принеси корзиночку, вон она там у двери прачечной. Ну, поворачивайся… раз-два…

Но дети и не думали двигаться с места.

— Вы что, не хотите орехов?

Дети молча уставились на Тинко.

— Ну, что с вами? Не любите орехов?

Оба, и Катика и Дьюрика, стояли так, словно потеряли дар речи, и не мигая смотрели своими голубыми глазенками на Тинко.

Робика наблюдал за событиями, как бы изучая, что будет дальше. Шланг он повернул книзу, и сильная струя воды образовала вокруг него небольшую лужу, так что белые парусиновые туфельки были забрызганы грязью.

— Им не нужны ворованные орехи, — сказал Робика.

Тинко покраснел от гнева, вены на шее, на лбу и на висках вздулись, стали лиловыми.

— Что ты сказал, щенок? — заорал он. — Что такое? Ворованные орехи?! Пусть только придет домой твой отец! Пусть придет… — Тинко повернулся спиной и зашагал к дому.

Походка Тинко стала очень грузной (a как легко он шел к изгороди); Робика медленно поднял шланг. Напрасно внутренний голос шептал ему: не надо, положи этот шланг… Тот же самый голос — может быть, это был голос инстинкта — шептал ему и совсем другое: смелее, Робика, не отступай! Подыми шланг, Робика, бей, руби! Это же говорили ему глаза Катики и Дьюрики: смелей, Робика, не закрывай крана, залей водой весь мир. А в глазах Катики он читал еще и другое — эти маленькие синие озера, окруженные весенними березками ресниц, говорили ему: смелее, Робика, я люблю тебя, Робика! Ничего, что ты шепелявишь, ничего, что мой папа называет твоего папу большим плутом, мне это все равно… Смелей, Робика, вперед!

Отверстие шланга оказалось на одном уровне с Тинко, и мощная, изогнутая струя с ужасающей силой ударила швейцара чуть-чуть пониже спины. Тинко весь изогнулся и машинально схватился за зад. Придя в себя, он обернулся. Робика и дети Рамзауера остолбенели. Листва деревьев словно побледнела. Даже ветерок затих. Настала тишина, могильная тишина.

Тинко с необычным для него проворством пустился в бегство.

— Это просто ужасно, — рассказывала вечером Граначне своему мужу. — Ты даже не можешь себе представить, что вытворял здесь Тинко. Начал с того, что поднял такой трезвон, будто весь дом объят пламенем. Ворвался в комнату, не подождал, чтобы я ему предложила сесть, а прямо с порога начал орать и стал отряхиваться от воды на кресла и на плюшевый диван. Всю комнату загадил: Робика налил ему воды в штаны, и она так и бежала у него по ногам. А Тинко продолжал орать, да так громко, что даже вазы дрожали и картины качались на стенах.