— Картины не качались, — поправил ее Гранач.

— Может быть, но все-таки он орал и выл, как шакал.

— Что он кричал? — спросил у нее муж и в ожидании страшных откровений сунул в рот две таблетки севеналетты и проглотил их, не запивая водой, а только сморщившись.

— Я всего и не припомню, — ответила жена. — Он стучал по письменному столу и кричал, что убьет Робику, что и с тобой сведет счеты, что ты проклятый буржуй, гнилой…

Гранач никак не реагировал на слово «гнилой».

— Он сказал, что я буржуй?..

— Да, — кивнула головой жена и сделала маленькую паузу, чтобы муж мог полностью переварить это оскорбление.

— Ужасно! А что еще он сказал?

— Что не только ты, но и Робика — классовый враг.

— Как он сказал?

— Именно так. Классовый враг.

— Так и сказал?

— Да. Это он сказал о Робике, — ответила жена, под тяжестью этого обвинения ноги у нее подогнулись, и она села в кресло рядом с книжным шкафом.

— Он еще что-нибудь сказал?

— Сказал. Он говорил о Робике, и даже не говорил, а выкрикивал, что, мол, его еще из пеленок не успели вынуть, что он еще шепелявит, в штаны себе накладывает, — он именно так и сказал, шепелявит, а уже классовый враг и научился косо смотреть.

— Он сказал это о Робике? Шепелявит? Пеленки? Штаны?

— Да! — твердо ответила жена и кивнула головой с видом человека, который уже давно пережил все земные страсти.

Гранач попросил у жены брома. Она бросила в пустой стакан таблетку, налила немного воды и даже встряхнула стакан, чтобы таблетка лучше растворилась. Гранач лег на диван и стал сам себе щупать пульс, закрыл глаза и считал: два, три, четыре, пять-шесть-семь, во-о-семь, де-е-вять, десять-одиннадцать…

— Вот так на прошлой неделе умер Вамош. У него тоже было плохое сердце. Он пришел домой, разволновался из-за швейцара и через четверть часа уже был мертв. Он сказал еще что-нибудь?

— Кто?