– Так сколь же это лет тому назад было-то? – изумляюсь я.

– Пятнадцать! Пятнадцать лет! – восторженно восклицает носитель обрезанного желудка и славы хирурга К.

– Так почему же вы не можете работать? – задаю я идиотский вопрос.

– Ну, так меня же оперировали!!! – смотрит на меня глазами институтского экзаменатора пациент.

Я никак не мог понять, почему сам факт выполнения операции, которая должна принести больному излечение, может быть поводом для инвалидности. Однако с помощью медсестры заполнил требуемую форму.

В кабинет входит колченогий старик на примитивном деревянном протезе. Я спрашиваю, не заглядывая в его историю болезни:

– Что вас беспокоит?

– Да народ говорит – новый доктор приехал, из Москвы, Рындин. Я спрашиваю: этой чей же Рындин-то? Говорят – Димитрия Рындина, который Гусаров. У нас в Поиме полно Рындиных-то. Я вот тоже – Рындин. А Гусаровы – это по-уличному, так всю семью твоего деда звали. Да-а-а… А мы с твоим отцом столько водки вместе выпили, столько девок… – друг отца покосился на мою медсестру и прервал своё восторженное повествование на самом интересном месте.

Я выписал одноногому Рындину лекарство «от головы» и обещал рассказать своему отцу о встрече с ним.

На другой день моего пребывания в Поиме поздним вечером за мной приехала больничная машина.

– Так я, вроде, сегодня не дежурю. Только с завтрашнего дня, – слабо возразил я водителю, но с радостным сердцебиением стал собираться.

– Так оно и есть – сегодня М. и Т. дежурят. Да только они оба что называется «в стельку»… нетрудоспособные, выходит. Меня сестра за вами послала.

Мой первый ночной пациент в поимской больнице был стариком около 70 лет с бронхиальной астмой. Пригодился двухлетний опыт работы фельдшером (с исполнением обязанностей врача) в больнице деревни Раменки города Москвы. После моих внутривенных вливаний деду полегчало, и я со спокойной совестью поехал домой.

На следующий день приступил к работе уже, имея все права и обязанности дежурного врача – они начинались на кухне. Там было чисто и вкусно пахло. Моё внимание привлёк огромный бак с кипячёным молоком – молоко было покрыто такой толстой пенкой, что забытая кем-то большая эмалированная кружка покоилась на этой пенке, не нарушая её целостности.

Метрах в трёх от входной двери на стройных ногах с красиво очерченными загорелыми икрами и полными, мраморной белизны бёдрами величественно колыхался вожделенных размеров, едва прикрытый белым халатом, женский зад. Хозяйки это чуда, Поварихи, не было видно – она низко наклонилась над невысоким котлом, размешивая черпаком какое-то варево.