Высокий, протянувшийся на целый километр корпус сборочного цеха с заводского двора выглядел неказисто: выщербленный кирпич стен, тусклые стекла многометровых окон, большие корпусные ворота — все закоптили дымом две ближайшие котельные. Хоть бурый дым не всегда стлался понизу, но и одного дня в месяц хватило, чтобы за три десятка лет цех превратился в пыльную коробку, похожую на коробки других цехов. Окружал сборочный цех обычный заводской пейзаж — металлические короба с отходами производства, грузовики с комплектующими деталями, электрокары.

Внутри цех смотрелся живее: широкие пролеты туго стянул металл мостовых кранов, механизмы пестрели разноцветьем ярких красок и, точно грибы в туманной глубине леса, в стальной чащобе виднелись прозванные аквариумами кабины начальников участков. Вдоль центрального пролета цеха четкой железной стрелой тянулся рельсовый конвейер сборки экскаваторов, на котором трудились сборщики. Другая, меньшая часть слесарей была занята на боковых участках, где собирались крупные узлы землеройных машин. На одном из таких участков — рам ходовой части экскаватора — работала небольшая бригада старого производственника Коноплева — всего четыре человека. В обеденный перерыв молодые сборщики бригады коротали время в тихом полумраке участка.

Игорь отложил в сторону заводскую многотиражку, посмотрел на жующего бутерброды Олега, перевел взгляд на зубрившего теоретическую механику Вадика, зевнул и мысленно выругался. Вспомнилось вчерашнее заседание комитета: орали, спорили… «Завтра суббота, опять, наверно, мастер Серегин будет агитировать выйти на работу. Но почему?.. — облокотившись на приспособление для сборки, размышлял он. — Наплел мне вчера Стаська, черт интеллигентный…»

— Слышь, — толкнул его плечом Вадик, — ты в техникуме учил механику?

— Да забыл я все на свете, — раздраженно махнул рукой Игорь, завидев возвращающегося из столовой Коноплева.

Был бригадир низкоросл, сутуловат, плечи узкие, руки тяжелые — уработанные, с темными ногтями. Ни слова не говоря, Коноплев с кряхтеньем снял ботинок, посмотрел внутрь.

— Ба!.. Рупь!.. А я думаю, чтой-то ногу саднит.

Ребята с интересом следили за тем, как бригадир осторожно и старательно выворачивал карманы брюк.

— Худой?.. Рупь в ботинок попал, а трешницу посеял.

В глубокой досаде Коноплев стащил с головы фуражку, отер ею вспотевший лоб, бледную лысину.

— Вернут, Кузьмич. Не надо печалиться, — улыбчиво произнес Вадик — добродушный спокойный парень, любитель юмористических стихов и веселых розыгрышей.

— Да как они все знать-то станут, что она моя, трешница-то? — в сердцах спросил бригадир.