Потом был до отказа забитый детьми грузовичок с навесом, дорога. «Дорога жизни» — это он узнал много позже, спустя годы. Тогда же он выяснил подробности о своем отце. Тот погиб в сорок четвертом, так и не узнав никогда о том, что спас своих детей, подарив им те самые одиннадцать дней… Потом был детский дом, суворовское училище, военное. Много чего было в жизни Петра Ивановича. Но уже ничто из последующего не осело в его памяти столь глубоко, как та зима.

Месяц назад Петр Иванович возился с малышом-внуком, шестилетним Борькой. И совершенно неожиданно, глядя на тоненькие детские ручки, крохотное тельце и такие наивные вопросительно-ищущие глаза, поймал себя на мысли: «А если он? Что было бы, смог бы, нет?» Кто мог ответить на его вопрос? Только жизнь отвечает на большинство вопросов, которые мы ей задаем. Но Петр Иванович был твердо уверен — Борьке не придется испытать того, что выпало на его долю. Он не допустит этого.

Сашка вел командирскую машину уверенно, даже лихо. В нем тоже не было заметно усталости. Сашка помалкивал. Петр Иванович временами бросал на него взгляд — новый водитель начинал нравиться ему. И в глазах, полуприкрытых, много повидавших за свою жизнь глазах полковника Стеблева не было ни усмешки, ни снисходительности.

Валерий Привалихин БАРГУЗИНСКИЕ СОБОЛЯ

Валерий Привалихин

БАРГУЗИНСКИЕ СОБОЛЯ

Ничем бы эта долгая езда Калинину не запомнилась, если бы не дорога — и попутчики. Единственным соседом по купе фирменного поезда оказался высокий, спортивного вида пожилой мужчина. Виктор Брониславович Шинкевич прежде работал в уголовном розыске, а теперь был полковником в отставке. Как он шутил, на отдыхе ему вышел отдых: он ехал из санатория.

Старый полковник мог что рассказать и рассказчиком оказался толковым. Порой Калинин спохватывался: только что вроде стояли на одной крупной станции, и вот другая — так быстро за разговором летели часы.

Постепенно все-таки некоторая монотонность, неизбежная, когда говорят об одном и том же предмете, обозначилась.

— Вы все об удачах, — сказал Калинин, возвратившись в купе на крупной станции с ворохом свежих газет. — А ведь наверняка было: с ног сбивались, хотели распутать дело, а не удалось?

Полковник, взяв в руки газету, задумался, медленно покачал головой:

— Особенно важные — нет.

— Но по крайней мере годы тянулось? — не хотел сдаваться Калинин.

— Да, такое бывало.

Шинкевич перебрал газеты, стопкой сложил на край столика.

— Представьте себе, — начал он, — базар первой послевоенной осени. Никакими красками его, конечно, не напишешь. Уж если пытаться, то всеми сразу — такая пестрота. И деньги, конечно, были в ходу, но чаще обменивали на продукты вещи. Чего только не несли! От перин и трофейных аккордеонов до патефонных и швейных иголок, тоже неотечественных. Золотишко время от времени мелькало. Оружие реже, но и оно выныривало нет-нет. Одежда — самый ходовой товар: телогрейки, обмундирование разное, костюмы, отрезы. Этакая полубарахолка. Публика — самая разношерстная. Голодно, на одни карточки не просуществуешь, ноги сами на базар приведут.