Визжит!

Заткнул я уши, семерых бесов помянул – да и пошел разбираться. К дыре, что на полу.

Оттуда и визг, само собой. Не поросенок, конечно. Мучают – но не его. То ли виуэлу сильничают, то ли псалтерию последние струны обрывают [60].

– Эй ты, перестань надсаживаться!

…Нет, не псалтерий, у того звук другой. И не виуэла – поменьше. Вроде трумшайта, которым мы в тумане сигналы подаем, ежели в море заплутаем.

Но не в такую же рань!

Взвизгнуло – умолкло.

– Хочешь – и тебя надсажу. На иглу сапожную! Ого!

Веселый такой голос, злой. И молодой – моих лет парень, видать.

– А ты лезь сюда, – хмыкнул я. – Разберемся!

А кто – не видать. Насквозь дыра, да перекрытия больно толстые.

…Ой, не случайно тут дырку эту оставили!

Поросенок на самом деле мандуррией оказался. Видел я такую – струны в шесть рядов, двойные. Здорово визжит! А парня Хосе звали. Хосе-сапожник, потому и об игле вспомнил.

…Фамилию не назвал, только имя. И правильно, конечно. Я тоже лишь по имени представился.

– Давно тут?

Оказалось – давно, три месяца уже. Тогда понятно! Чтобы с тоски не околеть в этих стенах, на барабане заиграешь.

И ведь не запрещают! С чего бы это?

– Пытали?

Равнодушно так спросил Хосе-сапожник, словно о погоде. Передернуло меня даже.

Не пытали еще. Ни меня, ни его.