Внизу отдыхала от бурной дневной жизни улица. Это была центральная, ещё совсем недавно главная торговая улица города. Широкая, с красивыми старинными домами, первые этажи которых сплошь пестрели выпуклыми витринными физиономиями магазинов, ателье, парикмахерских. Поверху бежали разного цвета и шрифта буквы, светясь бесполезным в столь поздний час рекламным неоном, темнея провалами перегоревших ламп.

«А раньше следили лучше», – машинально отметила Зимнякова непорядок в вывесочном хозяйстве.

Раньше – это когда центр города пульсировал здесь, а не в новоиспеченном жилмассиве, что в течение каких-то пяти лет разогнал по свалкам старенькие, столетней кладки домишки. Нет, Зимняковой отнюдь не нравились те древние, влипшие в землю по самые окна мазанки – в их низких стенах, под их оранжевыми черепичными крышами она пожила достаточно, знает, что по чём там. Но и пресловутый жилмассив с его тысячеглазыми многоэтажными бараками не прельщал. Нет, не прельщал… А ведь совсем, казалось бы, недавно у неё тряслась рука и пресекалось дыхание, когда вставляла новенький жёлтый ключ в замочную скважину в одной из дверей одного из этажей одного из… Нет, двенадцать этажей в их городе тогда ещё не строили, вот пять – да. Это сколько угодно. Микрорайоны клетчатых панельных, реже – кирпичных пятиэтажек брали город в плотное кольцо, кольцо сжималось, подминая под себя провинциальное дремучее одноэтажье с геранями в окошках, с тычками голубятен во дворах, с брехом дворняг, со скамеечками у калиток. В наступление шла эпоха стекла и бетона, бетона и стекла.

Однако одно дело жить в эпохе бетона и стекла, и совсем другое – в квартире из этих самых бетона и стекла. Счастливая дрожь в руке и пресечение дыхания у Зимняковой весьма скоро прошли, и первая в её послевоенной, в её самостоятельной жизни отдельная (!) благоустроенная (!) квартира стала вызывать глухую досаду.

Сорок тогда уж стукнуло Зимняковой. Сорок лет – и наконец-то отдельная квартира! Радость-то какая! Восторг! Хоть возьми да забудь двадцать предыдущих годин! Забудь казённую серятину общежитских комнат, забудь чёрные, вспухшие от сырости углы тех самых мазанок с такими весёленькими черепичными крышами; забудь чадные полутёмные коридоры коммуналок с недобрым десятком соседушек и, забывая, воскликни: «Ох! ах! жили-то как! О-хо-хо, жили-то как! Но зато теперь! О-о-о, зато тепе-е-е-рь!»

«Зато теперь» состояло из прихожей, трёх комнат, кухни, совмещенного санузла и балкона. Шикарнейшая по тем временам жилплощадь. А вселились в неё четверо: жена, муж, дочь и сын. Семья как семья, только вот муж у жены – по счёту второй, дочь-подросток – от первого мужа, кроха-сын – от второго.