—  Доля у них такая — впереди мужа бежать. — Мстислав поравнялся с Иваном Александровичем и, обернувшись, глянул на берег, где шумела работа и слышались голоса.

—  Любуешься? — Кусков приобнял за плечо Дьякова. — И есть на что, брат. Не от росы урожай, а от поту. Вот закончат мужики с оснасткой возиться, бочку рома жалую, а то и две, пусть душой потеплеют. А помнишь, тут только кованой стеной стояли леса… Так-то, голубчик!

* * *

Нудный дождь наконец-то отвел душу. Небо развиднелось, и спелое, высокое солнце быстро вялило землю.

Мстислав сидел за широким столом у открытого окна и вдыхал свежие запахи теплого ветра. Пахло скошенной травой, нагретой солнцем листвою и нежным, едва уловимым персиковым цветом. Небо еще казалось седым, точно вода с молоком, но чем дольше на нем задерживался взор, тем явственнее начинала проступать беспредельная синева. И то, что оно не открывалось всё сразу, а стыдливо таилось в дымчатой вуали облаков, делало его милым, как юницу, в которую влюблен.

Мстислав со вздохом вспомнил свою жену, так рано ушедшую из жизни, и печаль, тонкая и легкая, как паутинка, тронула его огрубевшую душу. Он с пронзительной яркостью вспомнил, как, приходя из моря, спешил домой, как выбегала она на родное крыльцо, не веря глазам. А он с маху подхватывал ее на руки, целовал в спелые губы и глаза, подбрасывал под тесовое небо их дома, и плакал, и смеялся от счастья…

—  Ну ты и горяч! — шептала она. — Уж не пьян ли ты, муж? Иль соскучился внове?

Но он уже ничего не слышал, скидывая с уставших плеч пропахший солью кафтан… И, отбросив душное одеяло, целовал колечко с бирюзовой зернью на ее руке и упивался стыдливой прохладой грудей…

А потом в застолье неторопливо шел разговор, тянулась наливка и песня… На столе легко горели белые свечи, роняя слезы до утра… За окном тонкий месяц кривил в усмешке синий рот, и где-то далеко на звонкой цепи выла собака: не то от тоски, не то от холода, не то от безделья…

Но вот пролетел по небу черный ангел, и губы его целовали лишь слезы да мелкий колючий дождь, когда он приходил на могилу Арины. В память врезался путь на погост: примолкшая даль, спящие, почерневшие от дождей стога, да вдоль дороги глубокий след телеги, на которой свезли гроб. Это случилось по осени. Воздух был золотист, в лесу горели рябиновые кистья, огненные листья были отлиты точно из меди, злата и серебра… В прозрачном хрупком небе жалобно отзывалась птица, уводящая свою молодь к югу.

Они остались вдвоем… Сын унаследовал от матери русую пшеницу волос, длинный изгиб ресниц и что-то еще, такое родное и неуловимое в печальном взоре…