Мстислав, не дослушав алеута, прихлопнул на шее комара и перешагнул за порог.

Федор Колотыгин — лекарь-самоучка, год назад переманенный Кусковым в форт Росс из Ново-Архангельска, маял перо чернилами. Он что-то записывал в учетной, в телячьей коже толстенной книге и курил трубку, окутывая стол и себя серым дымом. При появлении сотника он тихо, как это обычно бывает в присутствии смерти, поднялся со стула и грустно кивнул головой.

Мстислав Алексеевич сосредоточенно выслушал его мнение. И вид у Дьякова был такой, ровно он уже знал то, что ему говорят, и только проверял.

Минуту он стоял молча с опущенными глазами, с напряженно сомкнутыми губами, затем поднял голову, решительно и прямо прошел по коридору к двери.

—  Где он? — глухо спросил сотник у притихших больных. Ему молча указали.

Десятник был перенесен в отдельную, тесную, но чисто выбеленную комнатушку, в которой тяжелобольным делались операции иль просто облегчалась смерть. Левая нога его действительно потемнела и безобразно распухла, пугая своими очертаниями.

Большие кулаки Михаила были крепко сжаты, и он время от времени бил ими себя по бедру, будто новая боль могла как-то отвлечь его от жестоких страданий.

—  А-а… ваше благородие! — простонал он, силясь изобразить на своем бледном, дрожащем от напряжения лице некое подобие улыбки.

—  Лежи, лежи, дорогой. Силы тебе еще потребуются, — Мстислав крепко сжал ему руку.

—  Резать будут? — в глазах Кагирова мелькнуло отчаяние.

Дьяков, сжав губы, кивнул головой:

—  Так надо, брат. Понимаешь? Иначе…

—  Тогда быстрее, ради Бога! Пусть быстрее отнимут эту чертову ногу! — Он заскрипел зубами, с ненавистью глядя на налившееся гнилью колено.

—  Степан, приготовь стол, — послышался за спиной сотника голос Колотыгина. — Надо будет вожжами его привязать к столу, да покрепче. Здоровую ногу пусть вытянет прямо… Так и прихватишь. Эй, Зинаида, а ты пилу у плотников возьми, ты знаешь, ту, что помельче, в чехле, пусть подточат… Пилить-то надо быстро и чисто, Мстислав Алексеевич, — лекарь сноровисто принялся мыть руки.

Вскоре в дверях появился Степан, через плечо его были перекинуты сыромятные вожжи: в руках он держал топор с широким лезвием при зеркальной заточке.

Дьякову стало не по себе, когда он представил, как раскаленный до алой спелости топор прижжет отсеченную плоть.

Он помог перенести массивное тело десятника на освобожденный стол, крытый парусиной, и ощутил тошноту, когда алеут внизу, у стола, поставил большое корыто.

—  Ну-с, — Колотыгин засучил рукава, сочувственно кивнув Михаилу.