– Я все сделаю сам, – бросил Степан и ушел, не прощаясь.

К полудню Степан привез в морг одежду и гроб, отыскал сторожиху, ту самую женщину с хриплым голосом, и отдал ей разрешение на получение тела. Та удивленно смерила Степана взглядом и отступила на шаг.

– Так он же не твой! – сказала она. – Чего ты приехал-то?

– Я вам документ дал? – грубо спросил Степан. – Вот и делайте свое дело.

– Документ дал, – согласилась сторожиха. – Есть разрешение – я, конечно, выдам…

– И еще я вас попрошу, – смягчившись, добавил Степан. – Если можно, обмойте тело и оденьте. – Он подал сверток, где был костюм и сапоги. – Я бы сам мог… Но, говорят, мужчинам не полагается. Надо, чтобы женщины обряжали…

– Сапог-то один назад возьми, – сказала сторожиха. – Зачем ему два?..

Через полтора часа тело инвалида положили в гроб, погрузили и повезли на кладбище. Женщины из морга, не говоря ни слова, сели в машину подле покойного…

Катафалк влился в поток машин на улицах и помчался на окраину города. Степан сидел в изголовье – на сиденье, предназначенном самому близкому родственнику. Он не мог отвести взгляда от лица инвалида, которое вдруг обрело спокойствие, даже умиротворенность.

Сторожиха, всю дорогу ехавшая молча, перед кладбищем вдруг протяжно и гортанно всхлипнула, но спохватилась, прикрыла рот ладонью, пугливо осмотрелась.

Могила была еще не готова. Четверо нанятых Степаном мужиков долбили ломами тугую землю. Степан бросил пальто и взял лопату.

– Родственникам не положено, – остановила его сторожиха.

Степан бросил лопату и сел на свежевыброшенную землю. От мужиков валил пар: тяжелые, льдистые комья земли срывались, катились обратно в яму…

Перед тем как заколотить гроб, Степан подошел к изголовью, прикоснулся рукой ко лбу покойного, затем накрыл лицо покрывалом.

Заколачивали гроб мужики. От звонкого стука в морозной тишине с шумом сорвалась стая ворон, и легкий, игольчатый иней с ветвей деревьев долго еще сыпался на землю…

Два дня после возвращения из Иркутска Степан не выходил из дома. На работе знали о его несчастье и не беспокоили. Ощущение тяжести и вины, мучившее его всю дорогу в поезде, не проходило и дома. Хотелось думать, перебирать в памяти незначительные эпизоды из своей жизни, почему-то вдруг ставшие важными, словно за последние дни в мире, как и в доме, что-то резко изменилось.

А был все тот же огромный, старый и пустой дом с пыльными, неухоженными комнатами и мебельной рухлядью.

Иногда казалось, сейчас застучит протез в глубине квартиры, выйдет отец, пробурчит что-нибудь, спросит почту или позовет завтракать…