– Ваше величество, ну, прошу вас, – продолжала умолять королева.

– Но объясните хотя бы – почему? – спросил король.

– Причина – только мое отчаяние, государь, только мои слезы и мольбы.

– Но кто знает, что может произойти до завтрашнего дня? – заметил король, встревоженный отчаянием своей супруги.

– А что, по-вашему, должно произойти? – с мольбой глядя на Жильбера, спросила королева.

– О, там – ничего, – ответил Жильбер. – Надежды – пусть даже она легка, как облако, – хватит, чтобы они подождали до завтра, однако…

– Однако дело в другом, не так ли? – спросил король.

– Да, государь, в другом.

– Вас тревожит собрание?

Жильбер утвердительно кивнул.

– Собрание, – продолжал король, – которое, имея в своем составе таких людей, как господа Монье, Мирабо, Сьейес, способно направить мне какое-нибудь послание, которое лишит меня преимущества действовать добровольно.

– Ну что ж, тем лучше! – с мрачной яростью вскричала королева. – Вы им откажете и сохраните королевское достоинство, не поедете в Париж, и если, находясь здесь, нам придется выдержать войну – что же, мы ее выдержим, если нам придется здесь умереть – что ж, мы умрем, но умрем как люди прославленные и безупречные, какими были до сих пор, как короли, владыки и христиане, которые полагаются на господа, нося на голове его корону.

Видя лихорадочное возбуждение королевы, Людовик XVI понял, что теперь ему остается лишь уступить.

Он сделал знак Жильберу, подошел к Марии Антуанетте и, взяв ее за руку, проговорил:

– Успокойтесь, сударыня, будет так, как вы желаете. Вы же знаете, дражайшая супруга, что за всю свою жизнь я не сделал ничего, что было бы вам неприятно, поскольку испытываю вполне законную привязанность к жене, обладающей такими достоинствами и в первую очередь столь добродетельной.

Последние слова Людовик произнес с невыразимым благородством, пытаясь таким образом хоть как-то подбодрить столько раз оклеветанную королеву, причем делая это при свидетеле, в случае нужды способном повторить все, что он видел и слышал.

Такая деликатность глубоко тронула Марию Антуанетту, и, сжав в ладонях протянутую королем руку, она воскликнула:

– Только до завтра, государь, не позже, это последняя отсрочка, и я прошу о ней как о милости, на коленях. А завтра, в какой вам будет угодно час, клянусь вам, вы отправитесь в Париж.

– Берегитесь, сударыня, доктор – свидетель, – улыбнувшись, заметил король.

– Государь, я, кажется, всегда держу слово, – ответила королева.