– Это тем более лестно, – проговорил в замешательстве король, не зная, каким образом сохранить достоинство и вместе с тем ответить, как подобает подлинному патриоту.

Увы! Несчастный монарх еще не привык называться королем французов.

Он до сих пор считал, что называется королем Франции.

Вне себя от восторга, Бийо не дал себе труда задуматься над тем обстоятельством, что с философской точки зрения Людовик, быть может, отрекся от титула короля и присвоил себе титул человека. Фермер почувствовал безыскусность этих слов и порадовался, что понят королем и сам понимает его.

С этого момента Бийо начал приходить во все больший и больший восторг. Он смотрел на короля и, по выражению Вергилия, упивался любовью к конституционной монархии, сообщая ее Питу, который, преисполненный собственной любовью и переполняемый любовью папаши Бийо, выплескивал обуревавшие его чувства в криках – вначале просто громогласных, потом пронзительных, затем захлебывающихся:

– Да здравствует король! Да здравствует отец народа!

Эти возгласы Питу мало-помалу становились все более хриплыми.

Питу охрип окончательно, когда кортеж прибыл в Пуэндю-Жур, где г-н Лафайет, сидя на своем знаменитом белом скакуне, сдерживал беспорядочные и трепещущие когорты национальных гвардейцев, собравшихся для встречи короля часов в пять утра.

А теперь было уже почти два пополудни.

Встреча короля с новоявленным предводителем вооруженной Франции прошла вполне удовлетворительно.

Почувствовавший усталость король ничего не говорил и лишь улыбался.

Командующий парижским ополчением не отдавал приказы, а лишь жестикулировал.

Король с удовольствием отметил, что народ кричит «Да здравствует король!» столь же часто, сколь и «Да здравствует Лафайет!». К несчастью, это был последний раз, когда королю удалось потешить свое самолюбие.

Жильбер не отходил от дверцы королевской кареты, Бийо – от Жильбера, а Питу – от Бийо.

Верный данному королеве обещанию, Жильбер уже отправил к ней четверых гонцов.

Каждый из них нес королеве добрые вести, поскольку на протяжении всего пути король видел взлетавшие в воздух в его честь колпаки, вот только кокарды на них были национальных цветов, что являло собою известный упрек в сторону белых кокард на шляпах королевских гвардейцев и самого короля.

Именно это различие в кокардах и омрачало радость и восторг папаши Бийо.

На его треуголке красовалась громадная трехцветная кокарда.

На шляпе короля кокарда была белой; выходило, что тут вкусы короля и его подданных расходятся.

Эта мысль не давала Бийо покоя, и в конце концов он высказал ее Жильберу, выбрав момент, когда тот не разговаривал с королем.