Покойный был молодой человек, лет двадцати двух или двадцати трех; в голове и груди зияли огромные раны, сквозь которые, казалось, вытекла до капли вся кровь.

Его мертвенно-белая грудь, вся покрытая следами ударов, словно еще продолжала вздыматься, дыша надменной и безнадежной решимостью.

Рот покойного был полуоткрыт, голова откинулась назад, на лице застыло выражение боли и гнева, вызывавшее в памяти прекрасный образ из римской поэзии:

Человек в черном был Жильбер.

Коленопреклоненный офицер был граф.

Поодаль стоял Бийо.

Покойный был барон Жорж де Шарни.

Склонившись над трупом, Жильбер вглядывался в него с той нечеловеческой сосредоточенностью, которая словно способна удержать самое жизнь, когда она отлетает от умирающего и окликает душу, только что покинувшую мертвое тело.

– Холоден, неподвижен: умер, в самом деле умер, – наконец произнес Жильбер.

Граф де Шарни испустил глухой стон и, сжав бесчувственное тело в объятиях, разразился такими душераздирающими рыданиями, что врач содрогнулся, а Бийо уткнулся лицом в угол стены.

Внезапно граф приподнял мертвеца, усадил его, прислонив спиной к стене, и тихонько отошел, поглядывая, не оживет ли брат и не последует ли за ним.

Задумчивый, потрясенный, неподвижный Жильбер застыл, опустившись на одно колено и уронив голову на руки.

Тогда Бийо выскользнул из своего угла и подошел к Жильберу. Он более уже не слышал криков графа, надрывавших ему сердце.

– Увы, увы, господин Жильбер, – сказал он, – вот она, гражданская война в истинном своем виде: все идет так, как вы мне предсказывали, но дела пошли быстрее, чем я думал, и быстрее, чем вы сами предполагали. Я видел, как злодеи резали плутов. Теперь вижу, как злодеи режут честных людей. Я видел, кал умертвили Флесселя, видел, как умертвили господина Делоне, видел, как умертвили Фулона, видел, как умертвили Бертье. Я дрожал всем телом, и убийцы были мне отвратительны. А ведь люди, над которыми чинили расправу, были презренные негодяи. Тогда-то, господин Жильбер, вы и предсказали мне, что придет день, когда станут убивать честных людей. И вот убили господина де Шарни. Я уже не трепещу, я рыдаю; мне уже не убийцы отвратительны, я сам себе гадок.

– Бийо! – начал Жильбер.

Но Бийо, не слушая, перебил:

– Вот бедный юноша, его убили, господин Жильбер; он был солдатом, он сражался, он не убивал, а его убили.

И Бийо испустил вздох, исходивший словно из самой глубины его существа.

– Эх, – продолжал он, – я знал этого беднягу ребенком, я видел, как он скакал на своей серой лошадке из Бурсона в Виллер-Котре, возил хлеб, который посылала беднякам его матушка. Красивый был мальчик, белолицый, румяный, а глаза большие, синие, и все-то он смеялся. И вот ведь чудная история: чуть я увидал, как он лежит здесь, истекающий кровью, изуродованный, и сразу вижу не покойника, а веселого мальчугана с корзинкой в левой руке и с кошельком в правой. Эх, господин Жильбер, право слово, хватит с меня, не хочу я больше на все это глядеть, вы мне уж наперед рассказали: еще дойдет и до того, что вы сами будете помирать у меня на глазах, и тогда…