Гвардеец повиновался.

Впрочем, у него, в отличие от Шарни, не было причин для колебаний.

Господин де Лафайет увлек его на балкон, нацепил ему на шляпу свою собственную трехцветную кокарду и обнял его.

«Да здравствует Лафайет! Да здравствуют королевские гвардейцы!» – взревело пятьдесят тысяч глоток.

В некоторых голосах еще слышалась глухая ярость, последние угрозы рассеявшейся бури.

Но эти угрозы были перекрыты дружными приветственными кликами.

– Пойдемте, – промолвил Лафайет, – гроза миновала.

Вернувшись в залу, он добавил:

– Но во избежание новой смуты, государь, следует принести последнюю жертву.

– Да, – задумчиво отозвался король, – нужно покинуть Версаль, не так ли?

– Да, государь, необходимо вернуться в Париж.

– Сударь, – сказал король, – вы можете объявить народу, что через час мы – королева, я и дети – отбудем в Париж.

Затем он обратился к королеве:

– Ваше величество, ступайте к себе в покои и собирайтесь в дорогу.

Этот приказ короля вызвал у Шарни какое-то смутное воспоминание о некоем событии, которое он успел забыть.

Он устремился в покои королевы, опередив ее.

– Куда вы, сударь? – резко сказала королева. – Вам нечего делать у меня в покоях.

– Мне настоятельно нужно туда пройти, ваше величество, – возразил Шарни, – но не беспокойтесь: без крайней нужды я у вас не задержусь и не стану докучать вашему величеству.

Королева последовала за ним; паркет был покрыт пятнами крови, и Мария Антуанетта заметила эти пятна. Она зажмурилась и протянула руку в поисках поддержки; встретив руку Шарни, она, опираясь на него, вслепую прошла несколько шагов.

Вдруг она почувствовала, что граф дрожит всем телом.