— Убей! Смерть ему! — неистовствовала толпа, видя, что упавший жив и силится подняться.

Стоя над ним, один из «белых» ткнул в лежавшего указательным пальцем и вопросительно поглядел на трибуны.

Сотни рук взметнулись и повернули большие пальцы вниз, указывая в землю, что означало смертный приговор.

«Белый» с улыбкой занес меч, но замешкался, гордо взирая на беснующиеся трибуны. Это его и погубило.

Тарзан, увидев, что его другу грозит неминуемая гибель в тот момент, когда он, оглушенный и беспомощный, барахтается в песке, силясь встать,— отбросил меч и щит. Весь налет цивилизации вмиг слетел с человека-зверя. Подобно льву, одним прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от того места, где упал Кассиус Аста.

Толпа замерла в оцепенении, увидев, что на арене происходит что-то необычное. Эту тишину нарушал лишь скрип песка под ногами борющихся, да хруст костей гладиатора «белых», на спину которого прыгнул дикий хищник. Все это длилось какую-то минуту. Тарзан поднялся, держа одной рукой на весу бездыханное тело врага. Он отшвырнул его от себя и склонился над лежащим Кассиусом Астой.

Толпа взревела. Поднявшись на ноги, чернь приплясывала на каменных скамьях. К ногам Тарзана полетели охапки цветов.

Кассиус постепенно приходил в себя. Тарзан обрадовался тому, что друг не убит, и бережно помог ему подняться.

Он окинул взором арену — пятнадцать «красных» с воодушевлением гоняли по всей арене десятерых «белых». Но исход сражения еще не был ясен — борьба шла без всяких правил, ибо ставкой в ней была жизнь. Тарзан, оставив Кассиуса Асту, уже полностью оправившегося от обморока, включился в битву. Он напал на самого сильного и ловкого из «белых». Вскоре тот замертво пал на песок.

Тарзан возглавил неравное сражение. По его приказу «красные» разделились на четыре отряда — по четверо бойцов в каждом. Выбрав себе противников, четверка вместе нападала на них, яростно атакуя. Кровавая схватка закончилась быстро. Все «красные» уцелели, а последний «белый» сам бросился грудью на мечи навстречу смерти.

Толпа, ликуя, выкрикивала имя Тарзана. Сублатус, однако, был взбешен. Оскорбление, нанесенное диким варваром императору, не было отмщено. Даже наоборот. Полуголый гигант заставил зрителей позабыть про цезаря. Лишь Тарзан владел сердцами черни и в данный момент мог повелевать ею. Сублатус понимал,— скажи Тарзан хоть слово, весь стадион ответит ему восторженным ревом согласия. То, что любовь толпы преходяща и зависит от многих, капризных случаев, не утешало Сублатуса. Его душой владела лишь одна мысль: «Тарзан должен быть уничтожен».