Таково было естественное последствие содержания постоянных войск, почти повсюду заменивших, особенно в Германии, во время Тридцатилетней войны, то, что можно назвать натуральной повинностью феодальной милиции.

Вследствие всех этих причин шотландская равнинная милиция находилась в положении, вдвойне невыгодном по отношению к хайлендерам. Копий у нее не было, а это именно такое оружие, которым предки их многократно отражали пылкие нападения горцев, и взамен того их подвергали трудной и сложной дисциплине, быть может, вполне пригодной для регулярных войск, которых возможно было обучить всем приемам в совершенстве, но производивших только лишнюю путаницу в рядах мирных граждан, непривычных держаться в строю, тяготившихся выправкой и плохо понимавших команду.

В наше время так много сделано в смысле упрощения тактических приемов и упразднения педантизма в военном деле, что мы легко можем себе представить, как тяжко приходилось плохо обученной милиции, которой в то же время внушали, что успех дела всецело зависит от точнейшего соблюдения тактических правил, а между тем милиция лишь настолько могла усвоить себе эти правила, чтобы знать, когда она погрешила против них, но возвратиться на истинный путь не умела. Нельзя также не согласиться и с тем, что как в отношении боевой практики, так и по воинственному духу лоулендеры семнадцатого столетия далеко уступали своим соотечественникам, хайлендерам.

С древнейших времен вплоть до присоединения к Великобритании все шотландское королевство, то есть как горные, так и низменные его округи, было поприщем постоянных войн, иноземных и междоусобных. Едва ли среди его жителей был хоть один, в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, который не был бы готов, и не только по закону, но и по собственному побуждению, взяться за оружие по первому призыву своего ленного властелина или по приказанию короля. В 1645 году законы оставались те же, что были и за сто лет перед тем, но дух народа, подчиненного этим законам, существенно переменился. Люди привыкли наслаждаться спокойствием под сенью своих виноградников и смоковниц, и каждый призыв к войне отзывался на них так же неприятно, как и непривычно. Те из них, которые жили по соседству с горцами, приходили в постоянные и невыгодные столкновения с этими беспокойными хайлендерами, которые угоняли их скот, грабили их жилища, осыпали их личными обидами и мало-помалу приобрели над ними преимущества, составляющие обычный удел нападающей стороны. Жители равнин более отдаленных от гор и, следовательно, менее подверженных подобным разорительным нападениям, наслышавшись преувеличенных рассказов о хайлендерах и зная притом, что горцы управляются совсем иными законами и ни по языку, ни по одежде ничего общего с ними не имеют, считали их настоящими дикарями, одинаково недоступными ни страху, ни состраданию. С такими предвзятыми мнениями о воинственности и беспардонности горцев лоулендеры, отличавшиеся, напротив, миролюбием и сильно подавляемые навязанной им сложной системой новейшей дисциплины, решительно пасовали перед хайлендерами в ратном поле, тем более что привычные исстари способы обороны были у них отняты; тогда как хайлендеры, продолжавшие приносить с собой на поле битвы прежний дух своих отцов, их старинное оружие, простую и естественную тактику и постоянную привычку к борьбе, бросались в бой с полной уверенностью в победе. А лоулендеры относились к тому немногому, что им было известно по части новейшей дисциплины, совершенно как Давид к воинским доспехам Саула: для них это было не средство обороны, а лишняя потеха, «потому что они не привыкли к нему».