Но как ни хотелось самому Монтрозу осуществить этот набег на графство Аргайл, он не мог сразу отказаться от великолепного плана нападения на равнину. Он несколько раз созывал главных вождей на военный совет, стараясь поколебать их решение и тем, быть может, оказывая сопротивление своим собственным тайным мечтам. Он ставил им на вид, как трудно, даже для хайлендеров, пробраться в Аргайлское графство с восточной стороны, где существуют проходы, едва доступные пастухам и охотникам, сами же горы так круты и пустынны, что даже ближайшие к ним кланы сознаются, что не знают их хорошенько. Эти трудности еще значительно усиливались поздним временем года: был конец ноября, и следовало ожидать, что горные перевалы и ущелья, сами по себе тяжелые, станут совсем непроходимы по причине снежных заносов и метелей.

Однако эти доводы не удовлетворили вождей, и они продолжали настаивать на своем, говоря, что пойдут воевать по-старинному, то есть погонят перед собой скотину, дабы она, по шотландскому выражению, «паслась на вражеских пастбищах».

Военный совет кончился поздно вечером, и ни на чем не порешили; только те вожди, которые непременно хотели идти на Аргайлское графство, обещали разузнать, нет ли среди их людей таких, которые могли бы служить надежными проводниками в предстоявшей экспедиции.

Монтроз ушел в шалаш, служивший ему вместо походной палатки, и растянулся на копне сухого папоротника: другой постели у него на ту пору не было. Но напрасно он старался уснуть: честолюбивые грезы гнали прочь сновидения. То представлялось ему, что он водружает королевское знамя на завоеванной цитадели Эдинбурга, оказывая помощь монарху, корона которого зависела от его ратных успехов; то мечтал, что в награду за верную службу его осыпают всеми милостями и почестями, какие может даровать благодарный и любящий король. То опять и это великолепное видение бледнело по сравнению с мечтой о кровавой мести, о торжестве над ненавистным соперником. Напасть на Аргайла в его родовой твердыне, в Инверэри, сокрушить в его лице и собственного личного врага, и главный оплот пресвитерианцев, показать ковенантерам, какая разница между их любезным Аргайлом и обойденным Монтрозом, — все это были такие соблазнительные картины, что феодальному властелину, жаждущему мести, было бы слишком трудно от них отказаться.

Пока он лежал таким образом, погруженный в свои противоречивые мысли и чувства, солдат, стоявший на часах у его двери, доложил ему, что двое людей просят позволения переговорить с его превосходительством.