– Товарищ Снежко, – тихо сказал Бойко. – Вот эта стежка приведет прямо к нему. Тут метров триста. Я пойду другим путем, сзади зайду, на всякий случай, а ты веди ребят прямо.

Поросшая травой, едва заметная тропинка вывела партизан на лесную опушку, где стояла рубленая почерневшая изба. Из дверей выбежал человек и, легонько припадая на левую ногу, поспешил к ним навстречу. Он был пучеглазый, с вывернутой нижней губой.

– А я думал, партизаны!… – крикнул он, но сразу осекся.

Из-под капюшона на фуражке Дымникова отчетливо виднелась пятиконечная звезда.

Лесник хотел что-то сказать, но губы его только беззвучно шевелились. Потом он опомнился.

– Время такое, ребятки, не разберешь, где свои, где чужие. – Он выдавил из себя что-то похожее на улыбку и продолжал: – Да что же это я! Заходите, товарищи, прошу… – Он повернулся, готовый идти к дому.

В это время из-за избы вышел Бойко. Увидев его, предатель упал на колени и взмолился:

– Фомич! Голубчик! Родной! Прости… Заставили меня… С испугу сказал… – лепетал он, пытаясь обхватить ноги Бойко. – Угрожали убить, собирались избу сжечь. Со страху чего не наговоришь…

– Цыц! – оборвал его Снежко, сдерживая клокотавшую внутри злобу. – Холуй гитлеровский!

– Разрешите, товарищ командир? – спросил Дымников, дрожащими от ярости руками снимая с шеи автомат.

– Погоди, Сережа, погоди, дорогой, – тихо и грустно произнес Бойко. – Я с ним сам поговорю. Немцы далеко?

– Нет, не очень! Могу свести, показать, – облизывая губы, ответил лесник.

– Сами найдем! Ну, вставай, пошли! – властно приказал

Бойко и, не оглядываясь, пошел впереди лесника.

Из лесу Бойко возвратился минут через пятнадцать один.

– Немцев тут немного, – сказал он хмуро, – но больше, чем нас, раз в пять. Надо идти осторожнее.

Бойко долгим взглядом посмотрел на избушку, снял шапку, как бы прощаясь с местом, где он в последний раз видел своих близких, и, понурив голову, повел ребят за собою.

Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться. Идя сюда, Бойко думал, что расправа с предателем облегчит боль, что месть принесет ему хоть какое-нибудь успокоение, а этого не произошло. Русая головка дочурки стояла перед его глазами, она мерещилась ему в зарослях леса, в омытой росой траве; он мысленно видел ее плачущей, протягивающей к нему руки, молящей о помощи. Тяжелый, приглушенный стон невольно вырвался из груди Бойко.

Идущие за ним партизаны грустно переглянулись.

В конце мелколесья, перед большой поляной, поросшей густой травой, Бойко остановился.