Он позабыл о том, что Феликс был их проводником и что без него возвратиться будет нелегко; но если бы даже он обо всем помнил, это не имело бы значения. Лучше двадцать раз умереть в пустыне, нежели возвратиться под охраной подобной твари.

День уже склонялся к закату. В большой слоновой пустыне, в которой они теперь затерялись, день делится на три фазы. Три духа властвуют над местностью: дух утра, дух полудня и дух вечера.

В городах и даже в открытых полях цивилизованных стран фазы эти украшены словами и связаны цепями условностей, превращены в рабов, обязанность которых заключается в том, чтобы призывать людей вставать, есть и спать. Но здесь, в этой пустыне, можно было видеть этих духов без прикрас и стеснения — как в тот миг, когда они впервые подхватили первый день мира, как только что отчеканенную монету, и пустили его катиться по направлению к ночи.

Под давлением этих трех духов страна беспрестанно менялась; утренняя местность была не то, что полуденная, и полуденная не походила на вечернюю.

Утро кричало. Я не нахожу другого слова. Рассвет наступал, как взрыв духового оркестра, гоня перед собой стаи алых фламинго и разбивая звездную ночь первым своим аккордом. Минуту спустя воображение могло изменить картину и представить себе шум моря, бьющегося о далекий горизонт в то время, как глаз созерцал его брызги, вздымавшиеся до небес, и волны, заливающие холмы, и деревья, и поляны кивающей травы.

Полдень был часом молчания. Немая пустыня лежала под пирамидой света, без единой тени, кроме тени летящей птицы, без единого звука, кроме вздоха травы, наклоняемой ветром.

Вечер приносил с собой новую страну. Здесь не было полумрака, не было красот сумерек, но горизонтальный предзакатный свет имел свою собственную красоту. Над землей царила даль, отодвигая деревья и расширяя травяные равнины своими чарами.

Пустыня заселялась новыми жителями — тенями. Нигде, быть может, тени так не растут и не живут, как здесь, где комбинация атмосферы с горизонтальным вечерним освещением создает любопытнейшие тени в мире. Жирафа имеет спутником четыре бесконечные жерди, а тень слона шествует на ходулях. Следом за человеком идет черный циркуль, а низкая палатка бросает на восток тень в форме сабли.

Адамс сидел, глядя на двух носильщиков, которых снарядил в поиски за топливом. Он наблюдал за их нескладными фигурами и более чем нескладными тенями, когда движение больного под брезентом заставило его оглянуться. Берселиус проснулся. Мало того, он сел, и не успел Адамс протянуть руку, как брезент откинулся, и из-под него показались голова и плечи больного.