Адамс с минуту оставался на коленях, вглядываясь в своего пациента с чувством глубокого удовлетворения. Потом он поднялся на ноги. Необходима какая-нибудь защита от солнца, но в окружающем хламе едва ли можно было разыскать достаточно материи хотя бы для зонтика.

Приказав Феликсу и носильщику идти с ним, он снова принялся рыться в обломках, в то время как двое негров сносили к дереву все уцелевшие припасы, но все его поиски оставались тщетными, пока они не достигли северной границы места разрушения. Тут Феликс внезапно протянул руку к тому месту, где все еще продолжалось шумное пиршество хищных птиц.

— Палатка, — сказал Феликс.

Налево от птичьего сборища, близко к нему, лежала какая-то груда, темная на фоне травы. То была палатка или большая часть одной из палаток; она, очевидно, запуталась в клыке, который притащил ее сюда и бросил, как мог бы бросить порыв ветра. Даже на этом расстоянии чувствовался запах птиц и их добычи, но достать вещь было необходимо, и Адамс был не из тех, кто спасует перед дикарем.

— Идем, — сказал он, и они двинулись вперед.

Птицы заметили их; иные улетели, другие, пытаясь улететь, тяжело поднялись на воздух, но снова спустились на небольшом расстоянии, прячась в траве; некоторые остались на месте, грузно переступая с ноги на ногу, либо чересчур наглые, либо чересчур перегруженные для бегства.

Великое это было побоище, и вся земля была взрыта, точно плугом. Солнце жгло разбросанные вокруг красные и синие, и черные останки; и ужас этой картины пронизывал воздух, как острый крик, несмотря на то, что движения никакого не было, за исключением ковыляния лысого ястреба или трепета развевающегося на ветру обрывка кожи.

Они взялись за палатку — заппо-зап со смехом, сверкая зубами на солнце. Это была меньшая из палаток, кое-где изорванная, но в общем исправная; свернутый клубком полог от москитов сохранился в целости внутри ее; но шест был сломан.

В то время как они несли палатку, им пришлось пройти мимо одного из негров. Насчет того, что он мертв, не могло быть никаких сомнений: большая нога наступила на его лицо и расплюснула его в виде большой камбалы, в которой ребенок проделал бы для забавы дырки на месте глаз, носа и рта; оно коробилось по краям под лучами солнца, постепенно превращаясь в чашку.

— Б’селиус, — со смехом произнес Феликс, указывая мимоходом на ужасное лицо.

Руки Адамса были заняты, иначе он сшиб бы негодяя с ног. Он удовольствовался тем, что толкнул его шестом палатки в спину, чтобы подогнать его. С этой минуты в нем зародилась такая ненависть к Феликсу, какую редко приходится испытывать человеку, ибо то была ненависть не к человеку, и даже не к животному, а к черному автомату с острыми зубами, с мозгом и сердцем аллигатора, и вместе с тем созданному по образу и подобию человека.