Марк собирался предостеречь генерала, сказать ему, что воспользуется всеми средствами, чтобы обличить это грязное соглашение, прозвучавшее нынче вечером, хотел выразить все свое разочарование, весь свой ужас оттого, что Шон Кортни позволил себе выслушать его… Не говоря уже о том, что генерал, похоже, серьезно воспринял этот проект и едва ли не обещал его поддержать.

А генерал стоял у окна спиной к Марку, опустив широкие квадратные плечи. Казалось, он даже как-то ужался в размерах.

– Генерал, – от гнева и решимости Марк говорил резко, напористо, – я ухожу от вас и больше никогда не вернусь. Но перед тем как уйти, я хочу сказать вам, что буду бороться с вами и вашим сынком…

Шон Кортни повернулся к нему с по-прежнему опущенными плечами; голова его слегка наклонялась в сторону, как у слепого, и голос Марка сразу замер, а ярость куда-то испарилась.

– А-а, это ты, Марк, – сказал Шон Кортни с таким видом, словно забыл о его существовании и только теперь вспомнил.

Марк вытаращился на генерала, не веря собственным глазам: Шон Кортни плакал.

Слезы оросили и ослепили его глаза, струились по морщинистым, выжженным солнцем щекам, крупными, яркими каплями висели в его жесткой курчавой бороде. Такой тягостной, душераздирающей картины Марку еще не приходилось видеть – ему сразу захотелось отвернуться, но он не мог заставить себя это сделать.

– Налей мне выпить, сынок, – попросил Шон, а сам тяжело прошел к своему креслу, и одна слезинка упала ему на белую рубашку, оставив на ней темное пятно.

Марк сделал вид, что долго выбирает стакан и наливает из тяжелого графина виски. Когда тянуть было уже невозможно, он обернулся и увидел, что Шон Кортни сидит за своим рабочим столом.

В руке генерал держал белый, изрядно измятый, с влажными пятнами носовой платок; щеки его уже высохли, но воспаленные края век покраснели, а чудно сверкающий взгляд ясных синих глаз выглядел замутненным – в них все еще стояли слезы.

– Спасибо, Марк, – сказал генерал.

Марк поставил перед ним стакан, но тот к нему и не прикоснулся, молча посмотрел на него, а потом заговорил низким и хриплым голосом:

– Вот этими руками я вывел его на свет, у нас тогда не было рядом врача, я держал его в руках, еще скользкого от влаги и теплого… если бы ты знал, как я был горд тогда. Я носил его на плече, учил его говорить, учил держаться в седле, стрелять. Нет слов, чтобы объяснить, что чувствует мужчина, глядя на своего первенца.

Шон прерывисто вздохнул.

– Один раз я уже оплакивал его, оплакивал так, будто он и в самом деле умер; это было давно, много лет прошло.