– Ирен, ты с ума сошла! Ведь еще ночь!

Потом увидела наряд Ирен и почуяла аромат ее дыхания.

– Боже, где ты была?

Ирен распахнула дверь до конца и, споткнувшись о порог, чуть не упала.

– Да ты же пьяна! – смиренно проговорила Сторма, закрывая дверь.

– Нет, – помотала Ирен головой. – Алкоголь здесь ни при чем… я просто на седьмом небе!

– Где ты была? – снова спросила Сторма. – Я думала, ты уже давно спишь.

– Я летала на луну, – театрально пропела Ирен. – Я бегала по звездам босиком, парила в небесах над горными вершинами на орлиных крыльях.

Сторма рассмеялась, совсем уже проснувшись, красивая даже в своем déshabillé[21] – Ирен такой никогда не бывать, – такая прекрасная и грациозная, что Ирен снова возненавидела ее. Она смаковала каждое мгновение, растягивала удовольствие, предвкушая сладостный миг.

– Так где ты была, сумасшедшая, развратная женщина? – Сторма уже начала кое о чем догадываться. – Выкладывай!

– Через райские врата к земле обетованной, посреди материка вечности. – Губы Ирен сложились в хитренькую, ехидную и злобную улыбочку. – Короче, дорогая, Марк Андерс всю ночь долбил меня, как сумасшедший дятел!

Глядя в лицо Стормы Кортни, Ирен испытала в эту минуту такое острое наслаждение, какого у нее никогда еще в жизни не случалось.

– Третьего января Горнорудная палата демонстративно порвала соглашение с вашим профсоюзом, позволяющее поддерживать статус-кво. Она разорвала это соглашение на тысячу клочков и швырнула их рабочим прямо в лицо.

Фергюс Макдональд говорил с едва сдерживаемой ледяной яростью, которая достигала каждого уголка огромного зала, и даже вечные буяны и скандалисты на задних скамьях, пришедшие на собрание с бутылками, спрятанными в коричневые бумажные пакеты, притихли. Все слушали, стараясь не пропустить ни единого слова. Здоровяк Гарри Фишер, сидящий рядом с ним на помосте, медленно повернул голову с уныло свисающими бульдожьими складками на щеках и вперил в него из-под кустистых бровей острый, оценивающий взгляд. В который раз он восхищался тем, как менялся Фергюс Макдональд, когда вставал и начинал говорить перед народом.

Обычно его невзрачная фигура с небольшим брюшком, искажающим его сухощавое телосложение, в дешевом, мешковатом, лоснящемся на локтях и седалище костюмчике, потрепанной рубашке с заштопанным воротничком, с жирными пятнами на галстуке некогда коричневого цвета, производила неблагоприятное впечатление. Уже редеющие волосы, тонкими прядями торчащие во все стороны и свешивающиеся на шею, он зачесывал назад, чтобы прикрыть голую розовую макушку. От навечно въевшейся в кожу грязи механической мастерской, где он работал, лицо его казалось серым. Но стоило ему встать на помост, возвышающийся над толпой, под красным флагом с гербом Объединенного профсоюза шахтеров, лицом к битком набитому залу, он как будто становился выше ростом – происходил поистине удивительно физический феномен. Теперь он казался моложе, в глазах его горела неистовая, едва сдерживаемая страсть, которая словно срывала с него убогую одежду и облекала в доспехи яркой харизмы.