– Грустно расставаться, – признался он. – Отлично провел здесь время и сил набрался… теперь я готов ко всему, что эти подонки захотят мне устроить.

Он огляделся, словно прощаясь с рекой, горами, девственной природой.

– Чудное место. Смотри заботься о нем, сынок, – сказал он и протянул Марку руку.

Теперь у Марка оставалась последняя возможность задать Шону вопрос, что он уже не раз пытался сделать, но всякий раз генерал уклонялся от ответа или просто пропускал вопрос мимо ушей. Но сейчас Марк обязательно получит ответ. Он сжал большую узловатую ладонь Шона и держал ее, не отпуская.

– Вы ничего не рассказывали, как дела у Стормы, сэр. Как она поживает? Здорова? Как продвигается ее живопись? – выпалил он.

Но казалось, даже сейчас Шону очень не хотелось ему отвечать. Генерал сразу застыл, и выражение лица давало понять, что он раздражен. Шон хотел вырвать руку, но тут раздражение куда-то исчезло, глаза смотрели на Марка без злости. Всего мгновение во взгляде его глубоко посаженных глаз мелькнуло выражение безнадежного, бездонного горя, и он крепко сжал руку Марка, которому почудилось, что она попала в стальной капкан.

– Месяц назад Сторма вышла замуж. И с тех пор как ты уехал из Лайон-Коп, я ее не видел, – сказал он и выпустил руку Марка.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и пошел прочь. Впервые Марк видел, что он так шагает: медленно и тяжело, покачиваясь и приволакивая больную ногу, шаркая по земле, как очень усталый старик.

Марку хотелось побежать за ним вслед, но у него самого сердце отчаянно заныло, а ноги не слушались.

Так и стоял он, совсем один, и смотрел в спину ковыляющего между деревьями Шона.

Второй номер натальцев вышел на линию – копыта его лошади выбивали маленькие струйки мела из известковой разметки, словно по ней били пулеметные пули, – и поймал мяч в двух футах от положения вне игры.

Он низко свесился с седла и отбил его под шеей лошади. Сильный удар закончился высоко поднятой над головой клюшкой, а мяч взвился по плавной дуге белым пятнышком на фоне синего летнего неба без единого облачка.

С веранды клуба и с лежаков под цветными зонтиками, заглушая топот копыт, грянул гром аплодисментов, который превратился в растущий гул, когда все увидели, что Дерек Хант предусмотрел все заранее.

Он шел мощным галопом – подгонять Саладина не требовалось. Саладином звали крупного жеребца со злыми глазами на некрасивой голове, которую скакун наклонил так, чтобы следить за полетом белого мяча; его слишком широкие ноздри раздувались так, что красные слизистые мембраны дрожали, словно флаг на ветру. Глаза, следившие за мячом, вращались настолько энергично, что это придавало лошади диковатый, полупомешанный вид. Он был чалой масти с серыми пятнами, которая, сколько ее ни скреби, как ни чисти щеткой, лосниться не станет, а про копыта и говорить нечего – такие бывают только у ломовых лошадей. Ему пришлось высоко их задирать, что выглядело довольно неуклюже, зато скакун быстро опередил аргентинца, изо всех сил старающегося обойти его.