Сердце Стормы трепетало, стоило ей лишь подумать, что случится, когда отец узнает о ее незаконном ребенке. Любовь Шона к дочери была огромна, он потакал ей во всем, и тем ужаснее окажется его гнев и ее расплата.

Она понимала, что Марку тогда придет конец – отец его уничтожит. Он слишком силен, слишком настойчив и целеустремлен, и Сторма сомневалась, что сможет утаить от него имя Марка. Если надо, он выжмет из нее имя коварного соблазнителя.

Она прекрасно знала о привязанности отца к Марку Андерсу, это понимал всякий, кто видел их вместе, но этого было недостаточно, чтобы спасти его, да и ее тоже.

Отношение Шона к дочери руководствовалось железными правилами поведения и патриархальными взглядами, которые не оставляли свободы для маневра. Марк Андерс преступил эти правила, и Шон уничтожит его, несмотря даже на то, что всем сердцем полюбил этого молодого человека, а следовательно, он уничтожит часть собственной души. Он отречется и от собственной дочери и выгонит ее из дому, даже если погубит себя от горя.

Поэтому ради отца и ради Марка Андерса ей ни в коем случае нельзя искать утешения и помощи у матери.

И тогда она обратилась к Ирен Лечарс, которая с растущим ликованием слушала путаные объяснения Стормы и предвкушала новые забавы.

– Глупышка, разве ты ничего не принимала, чтобы предохраниться? – спросила Ирен.

Сторма печально покачала головой, хотя была не вполне уверена, что имеет в виду Ирен, просто точно знала, что ничего такого она не принимала.

– А от кого, дорогая? – последовал еще вопрос.

Сторма снова покачала головой, на этот раз с отчаянным видом.

– О господи! – Ирен закатила глаза к небу. – Неужели так много кандидатов на роль папочки? Да ты у нас, Сторма, темная лошадка.

– И что, неужели нельзя… неужели уже ничего не поделать? – жалобно спросила Сторма.

– Ты имеешь в виду аборт, дорогая? – безжалостно назвала нужное слово Ирен.

Сторма кивнула, и Ирен улыбнулась хитрой, злорадной улыбочкой.

Это был высокий, бледный мужчина, совсем седой и сутулый, с тоненьким голоском и такими бледными руками, что они казались прозрачными. Сквозь тонкую кожу виднелись голубые вены и хрупкие косточки. Когда эти бледные, прозрачные руки ощупывали ее, Сторма старалась не думать о них, но пальцы его словно источали холод и действовали так бесцеремонно, что ей было очень больно.

Потом он долго мыл эти бледные ручки над кухонной раковиной в маленькой серой квартирке, причем с такой преувеличенной тщательностью, что к боли и смущению Стормы прибавилось чувство оскорбленного достоинства.