Купец его в больнице нашел, ночью уже. Поклялся на образах, что не оставит своими заботами все наше семейство до конца дней. Дом для нас купил просторный. Акции какие-то на имя отца оформил. На всякий праздник к нам заезжал, все пытал – в чем нужда? Отец с матушкой уже боялись и заикаться о чем-либо, все исполнялось мгновенно! Только благодарили – все, мол, у нас есть! Тогда Хаминов за нас, за детей взялся. У Маши что-то, как мне рассказывали, по-французски спросил – а она ни в зуб ногой, как говорится. Хаминов брови нахмурил: почему девица дома? Отчего не учится? Батюшка ему объясняет: с нашим происхождением только в фельдшерицы идти, а дочка, мол, крови не выносит. Хаминов постановил: в Девичий институт! Директриса института не хотела было Машу принимать – он только брови сдвинул, и все решилось.

Через время, когда я подрос, у Хаминова и до меня руки дошли. Через него я в гимназии именную стипендию получал, и в техническое училище он меня благословил… Про гардемаринские классы только заикнулся – он приказал отцу везти меня в Санкт-Петербург, письмо в Сенат кому-то написал… В гардемаринский класс, я потом узнал, только детей морских офицеров брали. Но Хаминов такой благотворительный взнос в Питере отправил, что у гардемаринов классный устав, по-моему, переписали…

На сказку похоже, не правда ли, господин профессор? Что пожелаешь, то исполняется. Только нам с Машенькой эта сказочка часто слезами оборачивалась. Дети по природе своей злы. Вот нам с сестренкой и доставалось – ей от подруг-институток, мне от мальчишек-одноклассников.

А уж в Питере, от кадетов-гардемаринов как мне доставалось! Сейчас-то я их понимаю: все как один – сыновья героически погибших морских офицеров, прославленных капитанов русского военного флота. И сын здравствующего железнодорожного машиниста… Бойкоты мне объявляли почти постоянно, темные устраивали, петиции подписывали с требованием убрать. Будь я повзрослее тогда – сам бы не пошел в эти классы. Или написал бы рапорт с просьбой о переводе в менее престижную морскую школу. В общем, как революция грянула – все морское начальство разбежалось. А меня до занятий курсанты просто не допустили – живой цепью у дверей школы на Галерной улице встали. Списали меня на берег – и Хаминов уже не помог. Да старенький он уже к тому времени был, болел сильно. Не до меценатства стало…

Я Ивана Степановича и позже не раз вспоминал. До революции – чего уж греха таить! – очень уж хотел с помощью его миллионов из пролетарских оков в мелкую буржуазию вылезти. Не получилось: пролетариат мертвой хваткой меня держал! После победы революции другие приоритеты появились – а меня, представьте, опять сомнительным происхождением шпынять начали!